Стрелки Аустерлица

— Вы провели разведку весьма результативно, молодой человек, — похвалил поручика австрийский майор. И добавил:

— Но, ваше предложение с ночной атакой слишком дерзкое. Такая атака очень рискованная.

— А что вы предлагаете? Сидеть в обороне и ждать, когда французские егеря изучат местность, подберутся вплотную с разных сторон и перещелкают наши посты снаружи рудника, как куропаток, а потом запрут нас наглухо в этом подземелье? — спросил поручик, добавив:

— Некоторые из их егерей, между прочим, вооружены новенькими штуцерами, которые бьют точнее наших ружей и дальше в два раза. Мы, когда пленного брали, двух других на их посту взяли в ножи. Так вот, у одного из них, который был унтером, вместо обычного егерского карабина, укороченного ружья AN-IX, оказался новенький швейцарский штуцер. Если таких стрелков у них достаточно, то лишь внезапность может спасти нас.

— Надеюсь, что этот штуцер вы прихватили с собой? — поинтересовался я.

Дорохов кивнул, проговорив:

— Точно так, ротмистр. Зачем же добру пропадать? Я отдал штуцер своему Тимохе. Он заслужил трофей, потому что стреляет прекрасно. Лесничим его дед был, вот и научил внука всем премудростям охоты с малолетства. Он у меня ни одному французскому егерю в навыках не уступит. Хороший солдат, совсем не дурак, хоть и в деревне вырос.

Тут вмешался майор:

— Поздравляю! Вы убили застрельщика. Только самым метким стрелкам во французской армии выдают Stutzen. Говорят, что Наполеон не любит подобное оружие из-за слишком долгого заряжания. У него терпения не хватает аккуратно заколачивать пулю в ствол с винтовой нарезкой. Да и пуля там легче обычной. Между прочим, у нас, в армии Австрии, этих «штуценов» используется даже побольше, чем у французов. У моих унтеров они тоже есть.

Я же, обдумав предложение Дорохова, решился его поддержать, сказав:

— Тогда готовьтесь к атаке, поручик.

Федор как раз доел ужин. Услышав от меня одобрение своего плана, он обрадовался и приободрился, сразу же вскочив, чтобы побыстрее начать подготовку к атаке. Но, я остановил его:

— Постойте, поручик. Нужно уточнить некоторые детали. Насколько широка та тропа, по которой вы подобрались к монастырю?

Он ответил:

— Пройдут до трех человек в ряд плечом к плечу.

— А лошади пройдут? — спросил я.

Он кивнул:

— Да, но только по одной друг за другом.

— А скажите-ка еще вот что. Нет ли рва или какого-нибудь иного препятствия перед монастырем? — уточнил я.

Федор, поняв к чему я клоню, сказал:

— Нет, там сзади монастыря открытое и ровное каменистое место. Если вы, ротмистр, изволите атаковать кавалерией, то сейчас это еще вполне можно сделать. Монастырь и пространство, прилегающее к нему, достаточно освещены кострами вражеского бивака. Путь для удара нашей кавалерии с тыла свободен, а тот караул, который мы с разведчиками уничтожили, сменил предыдущий за несколько минут перед этим. Мы это наблюдали из засады. Потому караульных этого направления французы не успеют хватиться и поднять тревогу, если мы прямо сейчас станем действовать быстро. Они не ожидают нападения. Потому я и говорю, что наш успех кроется в быстроте. Нельзя мешкать.

Я проговорил:

— Вот только, нужно сначала лошадей провести так, чтобы французы их не заметили на подходе, и мы смогли бы накопить силы перед ударом. Сможете, поручик?

— Постараюсь. Там тропа заканчивается достаточно широкой каменной площадкой, прикрытой скалой от взглядов со стороны монастыря, — сказал Дорохов, тыкнув пальцем в достаточно подробную карту, оказавшуюся у австрийского майора и разложенную на нашем импровизированном штабном столе.

Я подвел итог:

— Тогда предлагаю атаковать лагерь французов в ночи всей нашей кавалерией. Возьмите под свое командование взвод драгун и усильте конным отделением Степана Коротаева, а также своими конными разведчиками. Все вместе вы почти полуэскадрон. А это немалая сила, должно вполне хватить для разгрома французского бивуака, тем более, если учитывать, что на нашей стороне будет внезапность. Главное, — эту внезапность не растерять. Надеюсь, что справитесь. Идите, выполняйте, поручик.

Затем я повернулся к австрийцу, приказав и ему:

— А вы, майор, займитесь укреплением обороны. Расставьте ваших застрельщиков со штуцерами таким образом, чтобы они простреливали подходы к нашему лагерю. Если наш кавалерийский наскок потерпит неудачу, то, уверяю вас, французы очень скоро предпримут контратаку. И тогда придется встречать их, отбиваясь всеми силами нашей пехоты. Потому позиции должны быть тщательно подготовлены заранее.

Когда австриец ушел следом за поручиком выполнять мои распоряжения, я, оставшись в штабе один, про себя подумал: «Делай, что должно, и будь, что будет». Вполне осознавая при этом, что пошел на поводу у лихого человека и ввязываюсь в очень рискованную авантюру. Таких людей, любящих рисковать, как Федор Дорохов, у нас в двадцать первом веке называли «безбашенными». И меня мучила мысль, не делаю ли я роковую ошибку, согласившись с его предложением о ночной атаке на лагерь противника?

С другой стороны, выбора особенно и не имелось. Глухая оборона против превосходящих сил противника, да еще и егерей со штуцерами, могла закончиться для нас очень печально. Точным огнем своих примитивных винтовок издали они «перещелкают» наших стрелков, вооруженных гладкоствольными ружьями, с безопасного расстояния. И нам придется укрыться в подземелье.

Конечно, кое-какие припасы, вывезенные из Гельфа, имелись в обозе, но, их хватит лишь на несколько дней осады. Если растянуть, то, возможно, недели на полторы. Потом кончится вся нормальная еда и придется питаться одной кониной. Но, главное, у нас не было необходимых запасов пуль и пороха, чтобы сопротивляться достаточно долго в надежде на то, что досидим внутри каменоломни до подписания Пресбургского мирного договора между австрийцами и французами, после чего войска Наполеона, по идее, должны прекратить военные действия и убраться к себе во Францию. При этом, я чувствовал на себе ответственность не только за жизни солдат, но и за жизни беженцев, которые доверились мне. И это бремя дополнительно тяготило меня.

Еще я волновался за судьбу Иржины. Все-таки молодая вдова добровольно доверилась мне. А подобное доверие женщины дорого стоит. Более того, помимо страсти, вспыхнувшей между нами, она утверждала, что любит меня. Я же пока не замечал за собой, что теряю голову от любви, но, черт возьми, какое-то чувство по отношению к баронессе все-таки зародилось в моем сердце. И оно уже переросло обычный животный инстинкт здорового самца, которого тянет на самку. Я уже ощущал Иржину не просто, как приятное развлечение, ни с того, ни с сего свалившееся на меня по воле случая, но как близкого человека, за которого переживаю по-настоящему.

Девушка, разумеется, мне была приятна внешне и наощупь, мне нравились ее запах, фигура и цвет волос, но я ничего почти не знал о ней, как о человеке. Впрочем, я судил людей по делам их. И было достаточно того, что она мне, тяжело раненному, помогла выбраться из дома мельника, где французы оставили меня умирать. Тем самым, именно Иржина, можно сказать, вернула меня к активной жизни, сделавшись моим первым проводником в реальность 1805 года, в которой я неожиданно очутился.

Уже один этот поступок говорил о доброте Иржины, пусть даже в основе его и лежало ее желание от скуки поближе познакомиться с русским князем. Еще я обратил внимание и на то, что она держит себя с родственницами и со слугами таким образом, словно остро чувствует свою ответственность за них, подобно тому, как я чувствую ответственность за своих бойцов и за ближних. И то, что чувство ответственности присуще Иржине, приближало для меня понимание ее внутреннего мира, ставя между нами, существами из разных эпох, некий условный знак равенства в плане моральных обязательств перед окружающими.

Возможно, она рассказала бы мне много всего интересного про эту реальность, где я стал попаданцем, но мы в нашем путешествии почти не общались. Недавно нашему близкому общению помешал австрийский майор со своими солдатами. И с той минуты, попрощавшись с Иржиной, я ее больше не видел. Я понимал, что уделяю ей слишком мало внимания, что девушка скучает и чувствует себя неловко в походной обстановке среди солдат.

И, чем более рискованным становилось положение нашего отряда, тем больше я чувствовал себя в ответе за Иржину. Ведь я всегда считал себя в ответе за тех, кого приручил. Потерпи мы поражение или случись что со мной, и ей грозила бы смертельная опасность. Но, девушка сама себе выбрала этот трудный и опасный путь, решив сопровождать меня. И к такому ее выбору мне, как джентльмену, следовало отнестись со всем уважением, даже если по-настоящему глубоких чувств у меня к ней не было.

Глава 18

Развалины монастыря оказались в худшем состоянии, чем рассчитывал французский полковник. Сразу занять для постоя внутренние помещения пока нечего было и думать, поскольку деревянные полы в них давно сгнили, а крыши — провалились. И даже лестниц, ведущих на стены и на дозорные площадки башен, не сохранилось. Потому, прибыв на место, командир полка конных егерей распорядился поставить палатки во внутреннем дворе монастыря, где три уцелевшие стены хотя бы защищали от зимнего ветра.