Стрелки

И только три человека в городе знали, что она осталась, Одним из них был зеркальщик мастер Райс, доверенный человек Хели. Двое других были рыжебородый Лонк и подмастерье цеха оружейников Вербен - худой быстроглазый северянин из Элемира. Они сопровождали Хель, которая двумя часами позже в мужском костюме, никем не узнанная, выехала из тех же ворот.

Обманув таким способом возможных лазутчиков Консула, перед закатом солнца два эти отряда наконец встретились в лесу на едва протоптанной тропке на границе владений Ландейла с Хоролом. Тропка вывела их к заброшенной хижине углежогов. И только тогда Мэй со вздохом облегчения сорвал надоевшую накидку и бросился в хижину переодеваться. Вернулся он в каких-то лохмотьях, но сияющий: он был рад от души, что наконец хоть чем-то пригодился Хели и остальным. До сих пор он чувствовал себя среди них чужим, неловким, неумелым, недогадливым. А Окассена он откровенно побаивался с тех пор, как тот, рывком сбросив его с кровати, выхватил свой страшный меч и зарубил бы, наверно, на месте, если бы не вступилась Хель. Окассен, неистовый и мрачный воин, видел в Мэе изнеженного музыканта, способного разве что быть игрушкой для девочки Хели. Ну, пусть Хель им играет, на большее он не сгодится. Мэй чувствовал это, робел и злился, но сделать ничего не мог. И потому сейчас, когда Окассен мимоходом бросил: "Славно, Мэй" (не пренебрежительно "музыкант", а по имени!), Мэю стало совсем хорошо.

В хижине могли уместиться человек семь, от силы восемь, а их было тридцать четыре. Окассен приказал, чтобы хижину приготовили только для Хели, но она, услышав об этом, вспылила: "Мы одну судьбу выбрали, незачем обо мне так хлопотать! Еще и не то ждет". В конце концов, в хижине легли четыре воина из свиты и горожанин Вербен, а Хель с Маем и Клэром устроили постель из травы под кустами остожника. Окассен сердился, но махнул рукой. Не так легко он смирился с другим желанием Хели. Еще в Ландейле было решено, что Хель останется о двумя-тремя людьми в надежном месте и будет ждать вестей. Так говорили Окассен и Фирлет, его помощник, а Хель слушала, ничего не говоря, и, казалось, соглашалась. Сейчас, однако, она сказала Окассену, что нигде сидеть не собирается, а пойдет в Хатан. С Мэем. С этим неженкой! Он даже оборонить ее не сумеет. Зато они похожи, объяснила Хель, и она выдаст себя за сестру Мэя. И никто им больше не нужен, будет подозрительно. Окассен вначале уговаривал, потом, потеряв терпение и почтение прислужника к хозяйке, прикрикнул, но и это не помогло.

Мэй, узнав о решении Хели, даже испугался немного: сможет ли? И сможет ли она? Он-то знал, что такое бродить по дорогам. Окассен мрачно смотрел на Мэя, а когда все улеглись, отозвал его в сторону и резко спросил:

– Она-то еще девчонка, а ты понимаешь, что к чему?

– Понимаю, - сказал Мэй. Ему очень хотелось опустить голову под упорным взглядом жестких светлых глаз Окассена, но он выдержал.

– Ну, если что...
– хмыкнул Окассен и отошел, Мэй вернулся на место. Когда он укладывался, Хель подняла голову:

– Ругал?

– Нет...
– Мэй растерянно покосился на Клэра.

– Спит он, - с досадой шепнула Хель.
– Слушай... что я придумала! Ты ведь скрипку взял?

– Взял.

– Мы будем бродячими музыкантами! Только никому не говори, ладно?

Она уронила голову, закрыла глаза, Мэй, лежа рядом, прислушивался к ее ровному дыханию.

– Никому, ладно?
– вдруг сонно повторила Хель.

– Ладно, - шепнул Мэй, но она уже не слышала его. Заснула. Мэй надеялся, что Хель, проснувшись, забудет о полусонных своих словах. Но она не забыла. Не успели они отойти от хижины на две версты, как она остановилась и приказала:

– Сыграй что-нибудь веселое. Чтобы плясать можно было.

– Услышат, - неуверенно сказал Мэй.

– Не услышат.

Мэй вздохнул, достал скрипку и заиграл "Весенний сад". Хель стояла некоторое время, прислушиваясь к мотиву, потом начала пляс. Это было и похоже, и не похоже на обычные плясы: страстные, нетерпеливые движения рук, ног, всего тела; Хель изгибалась, и тяжелые волосы то светлой волной падали на лицо, то скользили назад, оттягивая голову; старенькая юбка взметывалась и летела разноцветном ворохом вокруг маленьких крепких ног... Песня кончалась, и Мэй заиграл другую - только бы не оборвать этого сумасшедшего, стремительного, необычайного пляса, Хель как будто не заметила смены мотива, только заплясала еще быстрее, так, что светлые волосы нимбом встали вокруг головы. И вдруг остановилась на лету, рухнула на колени, как подломленная.

Выронив скрипку, Мэй бросился к Хели, обнял ее за плечи, бессвязно шепча:

– Трава же... мокрая трава... роса еще...

Он чувствовал, как тяжело, с надрывом она дышит, и у него дыхание прервалось, будто он плясал вместе с ней. Хель, опершись на него, медленно встала, заглянула в его глаза:

– Тебе понравилось?

Мэй не мог вымолвить ни слова.

– Нет?
– лицо Хели потемнело.

– Что ты...
– прошептал Мэй, опомнившись.
– Что ты...

– Меня никто не учил... так, - тихо и грустно сказала Хель.
– Я сама... Я так давно не танцевала, Мэй!

Она прерывисто вздохнула.

– Нельзя так много сил тратить, - с трудом выговорил Мэй.

– Ослабнешь...

– Я привыкну, - Хель потерлась щекой о его плечо.
– И мы будем ходить вдвоем... братик и сестричка... правда, я хорошо придумала, Мэй?

– Да, Хель, да!

Знал бы Окассен, что еще задумала Хель, отправляясь в дорогу - нипочем бы не отпустил ее с Мэем. Но Окассен, взглянув тогда вечером испытующе в глаза Мэя, понял: этот не предаст и защитит, насколько сможет. Тем не менее, продолжая тревожиться, он послал за ними воина из свиты и решил сам дождаться их в Хатане.

А они не торопились. Хель будто забыла, с какой целью они вышли в путь. Останавливалась в каждом селении. Мэй собирал веселой музыкой хмурых, вечно усталых и будто сгорбленных подвладных, они толпились, заглядывая друг другу через плечо, подымались на цыпочки, чтобы лучше видеть, а Хель плясала. Так же неистово и страстно, как тогда на поляне. Иногда и слуги из замка приходили посмотреть, но в замок не звали, может, думали, что дерзкий танец не понравится господину. Мэй и Хель ночевали в душных, с низкими потолками хижинах, где пахло кислой шерстью и перепрелой соломой, ели то, что подадут ячменные лепешки, печеные овощи, запивая их кислым травяным отваром. Мэй был привычен к такой еде, но за Хель он боялся: она худела, казалось, на глазах, щеки западали, и лицо от этого делалось исступленнее и строже, и все горячее становился ее танец, а потом она долго лежала без сил, покорно прижимаясь лицом к его груди, и руки у нее дрожали. Мэй чуть не плакал от жалости. Он пытался отдавать Хели свою еду, но она отказывалась и соглашалась лишь тогда, когда он тоже начинал есть.

Уже почти у самого Хатана в лесу они наткнулись на Стрелков. Услышали топот копыт с дороги и, не зная еще, кто едет, на всякий случай затаились. А Стрелки почуяли их и поскакали по лесу напрямик - торопились, скоро полдень. Кто-то, видно, стал у них на дороге, потому что Мэй и Хель услышали страшный крик и, уже не колеблясь, бросились бежать. Стрелков было четверо, и кони у них были вороные, добрые, но Мэю и Хели придал сил двойной страх: за себя и друг за друга, да и смертная жуть, веявшая от Стрелков, точно толкала их в спину. Они выбежали на поляну, где стояло несколько хижин, лесное селение, что ли?
– и бросились к ближней хижине. Хель споткнулась на выбоине, упала, и тут же рядом с нею вбились в землю две стрелы. Мэй - откуда силы взялись! подхватил ее на руки, втащил в хижину и захлопнул дверь. Тотчас же еще две стрелы со стуком ударились о дверь, одна даже пробила ее насквозь, ее острие блеснуло меж отлетевших щепок. Хель недвижно лежала на земляном полу. Мэй упал, прикрыв ее собой, чтобы первая стрела досталась ему. Но стрелы все не было. Наконец Мэй осмелился взглянуть в окошко и увидел, что стрелки исчезли. Должно быть, полуденное солнце прогнало их.

Мэй обернулся от окна и увидел в углу хижины простоволосую женщину в холщовой рубахе до колен. Женщина медленно шла, протянув зачем-то вперед руки. Откуда она взялась?

– Помоги, - попросил Мэй, повернувшись ко все еще недвижной Хели - Мы убегали...
– и осекся.

Женщина все так же шла, легко и бесшумно, глядя поверх его головы. Она приблизилась... и прошла сквозь него. Мэй даже ничего не почувствовал. Ошеломленный, он смотрел, как она движется дальше. И тут он увидел, как сквозь закрытую дверь скользнула фигурка растрепанной девочки годов пяти. Женщина подхватила девочку на руки, губы девочки зашевелились, но Мэй не услышал ни звука. Вскрикнув от ужаса, он спрятал лицо в волосы Хели, а когда очнулся, поднял голову, никого не было.

– Хель!
– позвал он шепотом, пытаясь приподнять ее. Сейчас она показалась ему странно тяжелой. Голова ее закинулась, как у неживой. В испуге Мэй затряс ее за плечи, громко закричал:

– Хель! Хель, очнись!

Губы ее дрогнули, как от обиды, приоткрылись. Разлепились ресницы, из-за них блеснули глаза:

– Мэй...

– Пойдем отсюда, Хель, - сказал он.

– Стрелки...

– Они ушли, Хель, скорее!

Хель поднялась и стояла, пошатываясь. Потом закрыла глаза и припала к его плечу. Мэй осторожно повел ее. Он видел и других призраков, они двигались по поляне между хижинами. Только женщины и дети. Мужчины становятся Стрелками. Мэй впервые видел призрачное селение, и ему было невыносимо страшно. Женщины что-то несли, копали, стирали, беззвучно переговаривались, так же беззвучно возились и бегали дети, а Мэю хотелось рухнуть на мягкую траву под полуденным солнцем и кричать так, чтоб горло разорвалось, чтобы собственным воплем заглушить немо кричащий ужас... Но с ним была Хель, она шла, как слепая, нашаривая путь босыми ступнями, и он молился только о том, чтобы она не открыла глаз, чтобы не увидела всего этого...