Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли

Теперь, когда Роланд совсем разболелся и едва мог идти, Эдди вынужден был считаться с одним очень простым обстоятельством: из них троих двое были калеками.

Так есть ли надежда? Есть ли у них какой-нибудь шанс?

Коляска.

Коляска – одна надежда, единственная надежда и ничего кроме надежды.

Да поможет им Бог.

2

Роланд пришел в сознание вскоре после того, как Эдди волоком затащил его в тень от выступа скалы. Лицо его в тех местах, где оно не было мертвенно-бледным, полыхало горячечным румянцем. Грудь лихорадочно вздымалась и опадала. Вся правая рука покрылась паутиной изломанных красных полос.

– Покорми ее, – прохрипел он, обращаясь к Эдди.

– Ты…

– Обо мне не переживай. Все со мной будет в порядке. Накорми ее. Сейчас, мне кажется, она будет есть. А сила ее тебе еще пригодится.

– Роланд, а что, если она притворяется, что она…

Стрелок оборвал его нетерпеливым жестом.

– Ничего она не притворяется. Она одна в этом теле. Я это знаю, и ты это тоже знаешь. У нее на лице написано. Накорми ее, ради отца своего, и пока она будет есть, вернись ко мне. Сейчас у нас на счету каждая минута. Каждая секунда.

Эдди встал, но стрелок удержал его левой рукой. Болен он или нет, сила его оставалась при нем.

– И ничего ей не рассказывай о той, другой. Что бы она тебе ни говорила, как бы она ни старалась тебе объяснить, не возражай ей ни в чем.

– Почему?

– Не знаю. Просто мне кажется, что так будет лучше. А теперь делай то, о чем я тебя прошу, и не теряй больше времени!

Одетта сидела в своей коляске, глядя на море в каком-то тихом задумчивом изумлении. Когда Эдди предложил ей кусочки омара, оставшиеся со вчерашнего ужина, она с сожалением улыбнулась:

– Я бы поела, если б могла. Но вы же знаете, что получится.

Эдди, который понятия не имел, о чем она говорит, только пожал плечами:

– Мне кажется, если еще раз попробовать, то вреда не будет. Вам необходимо есть, Одетта. Нам нужно ехать быстрее, и нам пригодятся все наши силы.

Она тихонько рассмеялась и дотронулась до его руки. Ему вдруг показалось, что от нее к нему перешло нечто вроде электрического разряда. Да, это она – Одетта. Теперь он знал это, как знал Роланд.

– Я вас обожаю, Эдди. Вы так для меня стараетесь. Так со мной терпеливы. И он тоже… – Она кивнула туда, где лежал, прислонившись к скале, стрелок, наблюдая за ними. – Но таких, как он, трудно любить.

– Да уж. Мне ли не знать.

– Я попробую еще раз.

– Ради себя же.

Она улыбнулась, и он вдруг понял, что только ради нее существует мир, потому что она есть, и подумал еще: Господи Боже, у меня так мало всего было в жизни, пожалуйста, не забирай ее от меня опять. Пожалуйста.

Она взяла у него кусочки мяса, сморщила нос как-то полууныло и полукомично, потом снова взглянула на Эдди.

– А надо?

– Вы хотя бы попробуйте, – сказал он.

– Я вообще эту гадость не ем, с того самого раза.

– Прошу прощения?

– Я думала, я вам уже рассказывала.

– Вполне вероятно. – Он несколько нервно хохотнул, отлично помня наказ стрелка ничего не говорить ей о той, другой.

– Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, у нас на ужин были как раз омары. Мне ужасно они не понравились, как будто жуешь резиновые шарики, и потом меня вытошнило. С того раза я этого больше не ем. Но… – Она вздохнула. – Как вы говорите, надо попробовать.

Она положила кусочек омара в рот с таким же выражением, с каким ребенок принимает лекарство, заранее зная, что оно отвратительное на вкус. Сначала она жевала мясо очень медленно, но потом все быстрее. Вот проглотила. Взяла еще. Прожевала, проглотила. Еще. Теперь она ела едва ли не с жадностью.

– Эй, поумерьте пыл! – сказал Эдди.

– Это, наверное, другой сорт! Ну конечно, другой! – Она поглядела на Эдди сияющим взглядом. – Мы прошли дальше по берегу, и здесь, должно быть, другой какой-нибудь водится вид! Похоже, даже моя аллергия на них прошла. Вкус совсем не противный, как раньше… и, похоже, сейчас меня не стошнит. – Дружелюбный, открытый взгляд. – Я очень старалась?

– Угу, – выдавил он, и для него собственный голос прозвучал как звук радио, играющего далеко-далеко. Она думает, что она ела их все эти дни, а потом ее рвало. Она думает, что именно потому так слаба. Боже милостивый. – Вы ужасно старались.

– Очень вкусно… – пробубнила она с набитым ртом, так что Эдди едва разобрал слова. – Очень вкусно! – Она рассмеялась. Нежным, приятным смехом. – Меня точно не вырвет. Я теперь буду есть! Я это знаю! Я чувствую!

– Только не переедайте, – заметил Эдди, передавая ей бурдюк с водой. – Сначала лучше понемножку, а то вы еще не привыкли. Все эти… – Он сглотнул, и в горле его раздался (по крайней мере он сам его слышал) какой-то щелчок. – Вся эта ваша тошнота.

– Да. Да.

– Я вас оставлю на пару минут, мне нужно поговорить с Роландом.

– Хорошо.

Он собрался уже идти, но она снова взяла его за руку.

– Спасибо, Эдди. Спасибо за ваше терпение. И спасибо ему. – Она помолчала с серьезным видом, а потом добавила: – Поблагодарите его за меня, только не говорите ему, что я его боюсь.

– Не скажу, – пообещал Эдди и пошел к стрелку.

3

Одетта помогала ему даже тогда, когда не качала рычаг коляски: она указывала ему путь, взяв на себя роль штурмана, как человек, у которого был большой опыт езды в инвалидной коляске, причем в то время, в которое жила она, к инвалидам относились не так уважительно, как это будет потом.

– Налево, – давала она команду, и Эдди сворачивал влево, объезжая камень, что торчал из вязкого грунта, как гнилой зуб. Он мог бы заметить его и сам… а мог бы и не заметить.

– Направо, – указывала она, и Эдди сворачивал вправо, едва минуя песчаную яму, которые встречались теперь все реже.

Наконец они остановились, и Эдди лег прямо на землю, тяжело дыша.

– Поспите, – сказала Одетта. – Хотя бы часок. Я вас разбужу.

Эдди поглядел на нее.

– Нет, правда, Эдди. Я же вижу, в каком состоянии ваш друг…

– Он не совсем чтобы друг, знае…

– …но я понимаю, что нам нельзя терять время. Я бы не заставляла вас спать целый час из одного только чувства ложного, если так можно сказать, милосердия. Поймите меня правильно. Я могу определять время по солнцу. Через час я вас разбужу. Если вы выдохнетесь, вы ведь ничем ему не поможете, правда?