Стремянка в небо

– Сквозняки?
– предположил Арменыч. Слышалась в его голосе некая неуверенность.

– Это ж какой должен быть сквозняк, чтобы тяжеленную дверь с места стронуть? Не, старый Марат хамит, будьте уверены. Ему не понравилось, что Марсик в его владениях лапу задрал. Обиделся. А Марса я не виню, - Петя ласково потрепал пса по ушам. Тот радостно подставил голову: чеши, мол, еще.
– Чего с животины взять. Он же не знал, что здесь метить нельзя.

– Слышал, дед Марат?
– Петя повысил голос.

В ответ тишина.

– Пойдем подземный ход искать, - Арменыч, кряхтя, поднялся со ступенек, - а то чушь какая-то в голову лезет, да и батарейка в фонарике не вечная. Эх, плохие стали делать батарейки, - продолжил он без перехода.

– Садятся на раз.

– Хрен с ними, с батарейками, - отозвался Петя. Более молодой и шустрый, он уже копался в куче мусора. В сторону летели огрызки досок, тряпье, связки журналов "Вокруг света" за какой-то лохматый год.
– Помогай давай.

В четыре руки дело пошло быстро, однако крышки люка, ведущего в подземный ход, под мусором не оказалось. На месте бывшей кучи желтел песок пола. Никакого подземного хода - только желтый, слегка влажный песок. Стены, пол, потолок показали тот же самый, отрицательный, результат.

Грязные и усталые, Петя с Арменычем вновь уселись на ступеньки. Фонарик в целях экономии пришлось выключить. Сразу навалилась темнота, настолько плотная, что ее, казалось, можно потрогать руками. Петя темноты не боялся, но ее концентрация, если так можно выразиться, ему не нравилась. Слишком легко можно было представить, как темные челюсти сжимаются, атом за атомом поглощая окружающий мир. Петя всегда отличался живым воображением. Чтобы немного отвлечься, парень нажал на кнопку мобильника, экранчик которого сразу засветился синим призрачным светом. Стало немного полегче.

– Попробуй до кого-нибудь дозвониться, - предложил Арменыч.

– Бесполезно, - помотал головой парень, но все-таки набрал номер матери.

"Абонент временно недоступен", - прокомментировал его попытку женский голос.

– Ну вот, видишь.

– Хоть время тогда скажи.

– Двенадцать ноль пять, - автоматически произнес Петя и удивился: с начала их сидения прошло четыре часа, а не целая вечность, как ему казалось.

– Я очень перед тобой виноват, Петр, - вдруг сказал Арменыч.
– Ты прости меня.

– Давай не надо извинений?
– попросил Петя.
– Что-то в последнее время они меня пугают.

– Чего?
– не понял его старик.

– Пугают, говорю, они меня. Вон, Федор извинился, и что, в конце концов, оказалось? Покойник он! Еще одного такого признания я не переживу.

– Я серьезно, - не принял Арменыч его шутливого тона.

Темнота действовала и на него, понял Петя. Только если парень ощущал челюсти, готовые поглотить весь мир, то старик видел что-то свое, то, что в обычной обстановке терялось среди череды дел. Петя не хотел его откровений - он знал, что в темноте мысли и слова легко приобретают оттенок безнадежности, заставляют опускать руки. Единственное лекарство в данном случае - гнать их от себя поганой метлой. Что парень и попытался проделать.

– Ну а если серьезно, - экспрессивно начала он, - то повторюсь: завязывай с извинениями, очень тебя прошу. В чем ты виноват? Я ж не маленький ребенок, на аркане ты меня сюда не тянул. И потом, ты говоришь так, как будто исповедоваться мне в чем-то собрался. Я не батюшка, мне твоя исповедь не нужна. Блин, и вообще, сидим в погребе как... как суслики какие-то, выбраться не можем, помощи ждать неоткуда... Тут ты такой, с самообвинениями. Извини, предпочитаю искать выход, а не ныть или слушать твое нытье.

– Ты все-таки выслушай меня, - старик перебил Петю на самой патетической ноте.

– Ладно, - смирился тот, хотя сказать ему еще было чего.

– Ты, наверное, заметил, какое активное участие я принял во всей этой суматохе?

Петя кивнул, позабыв, что его кивок не виден.

– Просто в свои семьдесят шесть я задумался о смерти.

– А как одно связано с другим?
– удивился Петя.

– Напрямую. У тебя никогда не бывало такого: просыпаешься утром и понимаешь, что ты сегодняшний - совершенно не то, что ты вчерашний, что между вами огромная пропасть и ничего не вернуть?

– Нет.

– А у меня бывает. Вчера жизнь была полна смысла: в ней были дочь, работа, Тбилиси; сегодня - одиночество, пенсия, возраст. Я вдруг понял, что вышел на финишную прямую, дальше нет ничего, кроме смерти. Я тот же самый живой мертвец, все дела, ради которых стоило жить, остались в прошлом. Ты понимаешь?
– прикоснулся старик к рукаву Петиной куртки.

– Без родных плохо, - согласился тот.

– Не о том я, - голос старика был полон досады.
– Хотя и о том тоже. Я прожил свою жизнь, хорошо, плохо ли, прожил. Она закончилась. Понимаешь? Все, что я любил, все, что имело для меня смысл, осталось в прошлом. Вышелес - последняя моя последняя остановка. Пусть самая замечательная на свете деревня, в ней живут чудесные люди, для меня она - скопление убогих домишек, в одном из которых живу и я. Каждый день будет одно и то же, и так до самой смерти. Старость отняла у меня завтра, оставив в утешение прошлое. А я не хочу жить прошлым.

– Это да, тихо у нас здесь.

Петя с трудом понимал, о чем толкует Арменыч. О смерти он задумывался редко, считая, что "все там будем". Смерть на селе была, скорее, событием общественным. Покойника ни на минуту не оставляли одного. Когда приходило время, всем селом провожали сначала до церкви, а потом на погост. После похорон были поминки. Поминали тоже всем селом. В избе все сразу обычно не помещались, приходилось заходить в избу сменами. За переменами блюд старушки пели молитвы, хорошим тоном считалось сказать о покойнике что-нибудь лестное. Родственники кланялись, просили извинить, если что не так. Ритуал смягчал горечь утраты, придавал смерти налет респектабельности. Безвременная кончина превращалась в конец земного пути, важную веху на бесконечной дороге к Богу. Все это Петя чувствовал, но, привычное с детства, выразить словами не мог.

– Я вдруг начал бояться смерти. До того дошло, что начал видеть собственные похороны, как меня едят могильные червы... Бр... Ужасно глупо, но поделать с собой ничего не могу. Совсем в последнее время тоскливо стало и тут на тебе, визит живых мертвецов. Интересно-то как! Собственная смерть отошла на задний план. Какая к черту смерть, если тут такое! Скалли и Малдер отдыхают. Я ожил, извини за каламбур. Вот, собственно, почему мне надо извиниться. То, что для меня развлечение, для тебя проблема. С моей стороны - эгоизм чистой воды. И в погребе мы сидим исключительно по моей вине.

– Хватит, Шотик Арменович!

– Так я правду говорю. Если бы я не начал активничать, ничего бы не случилось. Одно событие тянет за собой другое, и в результате человек оказывается там, где оказывается. В нашем случае, в погребе.

– Хотите, Шотик Арменович, я дочери вашей напишу, чтобы приезжала?
– предложил Петя. Сделал он это с изрядной долей робости, потому что любые разговоры о дочери Арменыч обрывал. Но не в этот раз.

– Не приедет Каринка. Мы с ней давно чужие люди, да и не хочу я такую обузу ей на плечи взваливать. Как-нибудь уж сам.