Стук-стук, я твой друг

– Выкуси, супермен грёбаный! Чёрный плащ – отстой, «Спартак» – чемпион!!!

Послышалась музыка. Вставать не хотелось, но экономист, в виду многодневного запоя слабо понимал, что происходящее не укладывается ни в какие рамки, и что с позиции здравого смысла лучше было бы затаиться в кустиках и уснуть. Он встал на колени и пополз.

Выполз Мамонт Дальский на поляну, где дёргались, крутились, прыгали слабосветящиеся фигурки.

– Брейкеры, – пробормотал Дальский, решив во что бы то ни стало расспросить ребят о том, как выйти к трассе.

– Пацаны, подвезёте? – начал он и умолк.

Танцоры, покрутившись на голове, сделали сальто и ускакали с поляны, не ответив на вопрос.

– Жил ниггер гомосек, фак ю, фак ю, – речитативом, подражая реперам, проорал им вслед заблудившийся человек, прилёг тут же и, пропев вместо припева: «Белые кораблики, белые кораблики…», крепко заснул.

Проснулся Мамонт далеко за полдень.

– Приснится же, – пробормотал он, смутно помня страшные рожи, увиденные во сне.

Следующий день прошёл почти спокойно. Никто не встретился Дальскому, если не считать того, что из-за дерева выглянула синяя физиономия не то вампира, не то вурдалака, но уставший человек не придал этому значения. Когда на третий день мытарств, одуревший от свежего воздуха, здорового подножного корма, состоящего из трав и ягод, а так же от кровопускания, которым удружили заботливые алтайские комары, он всё же вышел на берег Оби, то сначала не поверил своим глазам. Размытые в утренней дымке силуэты городских зданий на другом берегу реки казались миражом, и для верности мужчина простоял два часа, дожидаясь, пока утреннее солнце разгонит морок. Силуэты не пропадали, напротив, становились чётче. Ветер донёс до страдальца звук автомобильного гудка, и тогда Мамонт окончательно поверил в свою удачу. Он рухнул на колени и, размазывая по грязному, заросшему щетиной лицу налипшую паутину и скупые мужские слёзы, прошептал:

– Господи, спасибо…

Как повлияло столь долгое отсутствие на жизнь славного экономиста – хорошо или плохо, он и сам не смог бы определить. С одной стороны плохо – приём дома его ждал, мягко говоря, прохладный. Это Мамонт понял, увидев стоящую у порога, туго набитую вещами первой необходимости, спортивную сумку. Сверху лежала вещь самой наипервейшей необходимости: книга, написанная Карлом Марксом – единственный капитал экономиста Дальского.

Гражданская жена, лет семь назад пожелавшая расторгнуть брак, но по инерции поддерживавшая иллюзию семейной жизни, сидела у телевизора и рыдала над очередным сериалом, какие щедро поставляют на российский рынок все банановые республики. На экране черноволосый мускулистый красавец с горящим взглядом выяснял степень родства с моложавой рыдающей синьорой. Первым желанием Мамонта было взять сумку и тихо удалиться, но некоторые виды современного искусства плохо влияли на него. У Дальского перегорали предохранители, срывало крышу, а слова начинали течь, как вода из вечно простуженного крана на кухне.

– А что, Сашу Белого ещё не показывали? – ехидно поинтересовался он, превращаясь из милого интеллигента в отмороженного шутника.

– Ты всё путаешь, – по инерции ответила бывшая жена, а в скором будущем и бывшая сожительница. – Саша Белый в «Бригаде». А это Антонио. Он, наконец, нашёл свою мать, бросившую его в младенчестве, но она не хочет этого признать, потому что влюблена в его внука…

Тут женщина осеклась и, почувствовав насмешку, выплеснула накопившийся за две недели праведный гнев на седую шевелюру Мамонта.

– Ты для меня вымер, Мамонт! Всё! Всё кончено! Я больше так не могу жить. Ты обесцениваешь всё, что мне дорого! Я сделала большую ошибку, когда вышла за тебя замуж. Я – прямой потомок дворянского рода Шереметевых опустилась до такого животного, как ты.

– Легко ты опускаешься, – усмехнулся Дальский, проверяя, не забыла ли его бывшая положить в сумку ежедневник.

– Так я думала, что ты ого-го, – всхлипнула женщина, намекая на то время, когда её сожитель работал по специальности и делал неплохую карьеру, выполняя обязанности управляющего банком. – А теперь ты фи-иии, – и она зарыдала, прикрыв глаза рукой, чтобы скрыть отсутствие слёз. – Мне перед подругами стыдно. Верусик вон, машины менять не успевает, а Катюсик уже третий раз в Египте отдыхает, а я… несчастная… живу-ууу… как Бедная Лиза… – тут рыдания, наконец, прорвались слезами и стали неконтролируемыми, видимо, из-за того, что ей не грозил тот финал, к какому эта самая «Бедная Лиза», в конце концов, пришла.

Дальше досрочно освобождённый от тягот семейной жизни мужчина не дослушал. Он взял сумку и вышел за дверь. После тех глубинных переживаний, той остроты восприятия, какие открылись ему во время блужданий по лесу, расставание с очередной, третьей по счёту «второй половиной», казалось комичным эпизодом.

Дальский не стал ломиться с сумкой в раздутый пассажирами транспорт. Он решил пройтись пешком. Жил Дальский не так уж и далеко от проспекта Ленина, где находилась квартира его сожительницы. Мамонт, с удовольствием глядя на ровный асфальт, прошёлся по главной улице города, свернул на улицу Молодёжную и скоро уже был у дома на проспекте Красноармейском. Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, он порадовался тому, что, несмотря на все жизненные перипетии, ему как-то удалось сохранить эту квартиру.

Дома бросил сумку на пол в прихожей и сразу же направился в душ. Вода смыла с него пот и грязь, и душевные переживания тоже. Что таить, расставание было не совсем безболезненным, где-то, с самого края, всё-таки царапнуло душу. Мамонт немного подумал и решил, что этот оцарапанный край души, видимо, оккупировало самолюбие.

Вздохнув, включил телевизор – показывали фильм про вампиров. Хотел переключить, но пульта на тумбочке не было. Он махнул рукой и, взяв вату и бутылёк с зелёнкой, направился к шифоньеру.

Сначала посмотрел в зеркало, вытянувшее его отражение на всю длину дверцы, показал себе язык, и лишь потом нагнулся, чтобы смазать зелёнкой несколько глубоких царапин на ногах. Зажгло. Мамонт покряхтел – щиплет, но куда денешься от неприятных ощущений? Потом выпрямился, распахнул дверцы шкафа и…

И оторопело уставился на высокого парня, с тёмно-бордовыми волосами длинной ниже плеч и острым взглядом рубиново красных, обведённых кругами усталости глаз.

– Где-то я тебя уже видел, – задумчиво произнёс Мамонт, разглядывая гостя.

Одет незнакомец из шкафа был в просторную атласную рубаху лилового цвета и такие же штаны – тоже свободного покроя. Если убрать ряд пуговиц на груди и сделать костюмчик белым – вылитый китаец, подумал, было, Дальский, но вспомнил, что у китайцев кожа жёлтого цвета, а этот – синюшный, словно удавленник. Домушник, задохнулся, пока меня не было, предположил мужчина. Потом, из глубины подсознания всплыла другая, социально адаптированная версия:

– Белочка, – пробормотал он, но вовремя вспомнил о том, как заговаривал Васькин двор от покражи, и неожиданно обнаруженных у себя экстрасенсорных способностях. – Или полтергейст?…

Тут он заметил длинные острые клыки, сосульками свисающие изо рта незнакомца и вспомнил, что такая же страшная харя выглянула из-за ствола сосны, когда он блуждал в лесу, но тогда Мамонт не придал этому значения, решив, что немного тронулся умом на фоне похмельного синдрома. Он долго размышлял бы о природе феномена и о том, куда делась одежда, но странное видение в шкафу резко захлопнуло дверцы со своей стороны. Дальский так возмутился наглостью этого, незарегистрированного на его жилплощади, феномена и пустотой шкафа, что ринулся внутрь – узнать, куда кровососущий дел его одежду.

Не тут-то было – вампир очень материально навалился на дверцы со своей стороны.

Отойдя для разбега шага на три, Мамонт ринулся на штурм шкафа, и ему почти удалось прорваться – дверцы с той стороны, где по всем законам мебельной промышленности должна была быть фанерная стенка, раздвинулись сантиметров на десять. И застыли. Дальский увидел длинные пальцы, с вылезшими от напряжения из подушечек когтями.

Мамонт, посмотрев на когти, сообразил, в чём дело. Он захлопнул дверцы и отпрянул, потом рванул с шеи нательный крест, вытянул руку и принялся делать крестное знамение. Вместо молитвы побледневшие губы почему-то зашептали «Марсельезу», но Дальский не обратил на это внимания. Он осторожно открыл шифоньер и заглянул вовнутрь – наваждение исчезло, одежда вернулась на место. Однако глубокие борозды к его не менее глубокому возмущению, остались украшением на задней стенке раритетного бабушкиного шифоньера.