Стукач и его палачи

– Диоген.

– Вот. С седых времён это знали и понимали. А у нас некоторые теоретики перепутали понятия «соприкосновенье с грязью» и осквернение. Можно всю жизнь соприкасаться с грязью и не оскверниться. Всё зависит от человека. И таких много. К сожалению, есть множество и противоположных примеров. Надеюсь, объяснил на понятном языке.

Пархоменко тут же набрал номер телефона начальника уголовного розыска Кедроградского сельского отделения милиции.

Трубку поднял Варнавский.

– Здравствуй Аркадий Иванович!
– сказал Пархоменко. Не помешал?

– Помощи будешь просить или как? Через трубку до Григория Марковича донесся тяжёлый вздох Варнавского. «Никак на ковре у начальства побывал»,- отметил про себя.

– Наоборот помочь хочу. Или так достали, что и помощи не рад?- сказал Пархоменко.

– Кто же от помощи откажется.

– Кража коровы у тебя в глухарях значится?

– Если бы одна, а то целых три и в разных деревнях. Неужели у тебя их след отыскался?

– Представь себе, да. Но работнички твои. Из одной деревни. Думаю, что по этому делу я имею полный расклад: где, когда, кто и куда сбагрил похищенное. Присылай своих орлов!

Шашлычника Алиева в Синеречке нашли сразу. Долго клялся мамой, что никакого мяса ему никто не привозил. Но, когда назвали Батона, сник. «Было такое»- сознался он.

– Ай-я-яй! Как же ты теперь своей маме в глаза посмотришь?
– пристыдил Алиева Пархоменко.

Тот сидел, опустив глаза.

На следующий день Батон снова был доставлен в РОВД.

– С этим я пока сам поговорю,- сказал Григорий Маркович орлам Варнавского.

– Что надумал?- спросил он, когда остался наедине с Батоном.

– Спрашивайте, что вас интересует.

– Мы, кажется, определились в прошлый раз об этом.

– Так в прошлый раз я всё и рассказал о выпивке и бабах.

– Значит, кроткий, послушный и непорочный, что агнец?

– Почему же? Грешный, как все.

– Но ведь выпивкой и бабами в кладбищенских пенатах дело не заканчивается?

– О чём-то другом мне ничего не известно.

– Похоже, что деревянный бушлат от Сухого тебе дороже, чем откровенность с нами.

– Ну, ей Богу ничего такого на ум не приходит. Вы подскажите, может и вспомню.

– Хорошо. Подскажу. Приоткрою окошечко. Но только маленькую щель, чтобы ты убедился, что мы знаем очень многое. И от того, как ты будешь исповедоваться, мы будем судить о том, насколько ты откровенен и чистосердечно раскаиваешься. Свои грехи и грехи подельников ты знаешь. И знаешь, что за них можешь сесть на нары. Притом может получиться так, что, не уходя из этого кабинета. Так что тебе пять минут на размышление. Твоя судьба в твоих руках.

– Спрашивайте. Всё, что знаю, скажу.

– Дай-то Бог, дай-то Бог!
– Как думаешь, если я начну тебе считать количество грехов твоих и подельников, пальцев на руках хватит?

– Хватит одной руки.

– У меня другие сведения, которые говорят о том, что объём выполненных «работ» ты явно занижаешь. Своего знакомого, которого вы все зовёте Азиат, знаешь?

Батон стал морщить лоб, делая вид, что силится вспомнить.

Пархоменко покачал головой.

– Прямо скажу: артист из тебя плохой. – Шашлычник из Синеречки: это тебе о чём-то говорит?

– Так бы и сказали.

– Сказал. Жду, что ты теперь скажешь?

– Ох, вы и хитрые, Григорий Маркович!

– Нет, ты хитрее меня.

– Это ещё почему?

– Если бы я был хитрее тебя, ты бы не узнал, что я хитрый.

– Батон залился смехом. К своему изумлению он вдруг пришёл к неожиданному выводу: ментов он не любил, а этот ему всё больше нравился. К сожалению, похоже, действительно многое знает. Хочешь, не хочешь, нужно «колоться».

– Ну, мясо возил…

– Мясо?- переспросил майор. – У тебя на кладбище животноводческое хозяйство?

– Да нет, Касьян и Чумазый припёрли.

– Насколько я располагаю информацией, в списке кладбищенских работников эти лица не значатся.

– Из деревни они.

– Ладно. Ты сказал, что «припёрли». А сколько раз опять запамятовал? Только не нужно финтить. Не футболист. Азиат уже дает полную раскладку в соседнем кабинете.

– Два раза.

– Так это Азиату. А остальным?

– Остальных Сухой знает.

– А ты не ведаешь?

– Так…, в общих чертах. Только не для протокола.

– Пока без протокола. Но если о тебе начнут говорить другие, да ещё о том, что утаил, надеясь на то, что авось не знают – тогда не взыщи. Но перейдём к более серьёзным вещам. Сам же понимаешь: мясо - только прелюдия. Что ещё вспомнил?

Батон снова заёрзал на стуле.

– Смотрю я на тебя, Валерий Дмитриевич, до чего же ты плохо соображаешь. А в твоём положении: исповедь, как на духу – единственное твоё спасение.

– Я что-то больше ничего такого за собой не припомню.

– То есть, мне нужно второй раз увеличить щель в окошечке, чтобы ты прозрел и память восстановил. Дело так не пойдёт. Ты сидишь и боишься, что скажешь лишнее, о чём милиция, может, и не знает. Такая позиция – прямой путь на нары. Но я ещё в последний раз щель в окошечке расширю и, в зависимости от твоих ответов, буду думать, куда тебя определять.

Григорий Маркович, достал из стола фотографию Ознобишина.

– Посмотри внимательно и вспомни, что тебя связывает с этим человеком?

Батон мельком взглянул на фотографию и отодвинул в сторону.

– Так это же копач. С ним дела имел исключительно Сухой.

– Дела-то Сухой имел, но все поручения его, по имеющейся у меня информации, выполнял ты. А кто кому кашлял, мы разберёмся. Вот я и хочу получить от тебя исчерпывающий ответ, какие поручения, когда, где, при каких обстоятельствах тебе давал Сухой? Только не юли и в беспамятство не впадай! На этот раз я уже буду смотреть, стоит ли мне о тебе замолвить словечко перед прокурором.

– Однажды ночью приехал этот копач и о чём-то долго шушукался с Сухим. А потом меня Сухой вызвал и предложил сделать захоронение.

– Захоронение чего?

– Там что-то было завёрнуто в чёрный полиэтилен.

– Габариты?

– Я же не мерил.

– Не мерил, но ведь определил, что это?

– Похоже, что там был человек, но признаков жизни он не подавал.

– И что дальше было?

– Я стал говорить, что сейчас земля мёрзлая, да и копатели могил уже спят бухие. Но Сухой настоял.