Стыд

— У меня был брат, музыкант, играл по деревням на свадьбах…

— Хорошо играл? — поинтересовался Лузгин.

— На мой взгляд — плохо, но ему это было не важно. Он умер пятнадцать лет назад. Шел пьяный, а была гроза, провод упал электрический, и он прямо шеей… — Старик показал на себе, Лузгин вздрогнул: плохая примета. — В детстве хитрый был, всем улыбался, все его любили…

— Очень жаль, — сочувственно вздохнул Лузгин.

— А мне не жаль, — сказал старик. — Пустой был человек.

— Разве так можно о брате?

— При чем здесь — брат, не брат? По-твоему, если брат, то все прощать?

— По-моему, да.

— Ты такой же, как он, только хуже.

— И почему это — хуже?

— Потому что умней.

Лузгин в знак благодарности склонился над тарелкой.

— Ты понимаешь, брат в жизни был… ну, как дальтоник. Он шел на красный свет потому, что не видел его, не сознавал. А ты ведь сознаешь, ты видишь, а все равно…

— Иван Степанович! — изумленно воскликнул Лузгин. — Вам книжки писать надо.

В прихожей раздались шаги, щелкнул дверной замок.

— Иди, — сказал старик. — Это Тамара.

В руках у жены Лузгин увидел свою шапку и вместо «здравствуй» выпалил:

— Нашла? Ты посмотри… Вот так удача!

— Ага, удача. — Жена сунула шапку ему в руки и склонилась, расстегивая молнии сапожек. На шапке красовался новенький ярлык.

— Купила, что ли?

— Нет, нашла. Ты — как ребенок, Вова… Собирайся, мы идем к Важениным.

— Зачем? — спросил Лузгин.

— Просто в гости.

— Так рабочий же день!

— Они в отпуске.

— В октябре?

— Да, в октябре.

— А зачем ты тогда разуваешься?

— Мне надо к маме. Господи, Вова, ты можешь?..

— Могу, могу! — поднял руки Лузгин.

Катя, младшая сестра жены, была Важениной по мужу — начальнику из средних, серьезному очкастому мужчине с фасонной прической. В день появления Лузгина он участвовал в застолье, Лузгин тогда еще подумал: красится, что ли? Ни одного седого волоса, а ведь почти ровесник. Вел себя Важенин сдержанно, с достоинством, аккуратно ел и мало пил. Лузгин сперва испытывал к нему неприязнь, а потом взялся фантазировать, как бы сложилась жизнь сестер, поменяйся они мужьями. Сестра жены выглядела моложе Тамары и одета была побогаче, но — глаза домохозяйки, и вообще, на его вкус, женщина пресная, так что Лузгин передумал меняться и сразу потеплел к Важенину, стал смотреть на него с сочувствием мужского превосходства.

Со второго этажа (яруса, как говорили здесь) спустилась жена, следом — теща в махровом халате. Лузгин поздоровался, теща ответила голосом домоправительницы и проследовала в кухню. «Иван! Опять ты ничего не ел. Ты выпил сбор?» Жена наклонилась за обувью. День начинался отлично.

Тамара не ходила с ним под руку с той поры, как у них не заладилось. Они вообще редко куда ходили вместе в последние годы; а если случалось, то жена шествовала на шаг впереди, а Лузгин сзади и сбоку, как адъютант или усталая псина на выгулке. Но сейчас, когда спустились в лифте и вышли на улицу, Тамара прихватила его накрепко, словно опасалась, что Лузгин сбежит.

— У них все хорошо?

— У кого?

— У Важениных.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну… — Он спросил просто так, чтобы не молчать, а жене померещился смысл.

— Анекдот, — сказал Лузгин. — Идут по лесу Винни Пух и Пятачок. Тишина вокруг, только птички поют. Вдруг Винни Пух оборачивается и как даст Пятачку в лоб. Пятачок: «Винни, ты что?» — «Что, что… Идешь, молчишь, херню всякую про меня думаешь!..». Слушай, не волоки меня, как на буксире!

— Не выражайся, — Тамара чуть сбавила шаг. — Ничего я про тебя не думаю.

— А почему сама не на работе?

— Я на работе.

— Хорошая у тебя работа… Скажи, отец серьезно болен?

— Нет, не болен.

— А мне показалось…

— Вот доживешь до его лет…

— Попробую.

Тамара неопределенно хмыкнула и снова поволокла Лузгина, кивая встречным-поперечным — тесен мир на Севере…

Стол был накрыт на кухне, по-семейному. Есть Лузгину не хотелось, но время было обеденное; никто же не предполагал, что он встанет так поздно. Сидели вшестером: он с Тамарой, супруги Важенины и старшая их дочь, Елизавета, с четырехлетним сыном Кирюшей — тем самым мальчиком, что заглядывал в коридор плеткинской квартиры, когда Лузгин туда ввалился после Казанлыка и ночи в тамбуре холодного вагона. В тот вечер мальчик показался ему каким-то затюканным и мышеватым, а нынче он шумел, болтал ногами и хватал с тарелок, не спросясь, что веселило Лузгина, но раздражало Тамару и ее сестру Катю. Елизавета на выкрутасы отпрыска взирала хладнокровно, лишь изредка подавала ему новую салфетку. Глава семьи, Константин Андреевич Важенин, сидел напротив Лузгина и разговаривал только с ним, всех остальных почти не замечая. Спиртного к столу не подали, пили клюквенный морс, разбавляя минералкой, и отсутствие выпивки не показалось Лузгину нарочитым, умышленным: по всему было видно, что днем в этом доме не пьют, и вообще алкоголь не является здесь частью жизни.

Лузгин спросился покурить, и Важенин повел его на утепленную лоджию, исполнявшую обязанности кабинета. Важенин тоже закурил и обращался к Лузгину на «ты» и «Володя». (Успели сдружиться тем вечером? Подробности не вспоминались.) Не умеющий нормально вбить гвоздя, Лузгин с ученым видом огляделся и похвалил квалификацию строителей.

— Я сам, — увесисто сказал Важенин.

— Да что ты, Костя! Ну умелец… И батареи сам?

Важенин улыбнулся и сообщил, что по первой рабочей профессии он слесарь-сварщик, а еще шофер, столяр, бетонщик и каменщик. Лузгин не поверил, и Важенин рассказал, что после института его швырнули на снабжение, и для начала надо было выстроить на «точке» столовую, контору, склады и цеха, а он был пацаном, его не слушались и просто посылали. И тогда он посадил в штабном вагончике зама из «дедов», а сам пошел в бригаду сварщиков, потом — к бетонщикам и дальше, по цепочке. Каждый вечер он заходил в вагончик к «деду», читал радиограммы от начальства, писал отчеты и приказы по хозяйству и здесь же спал на топчане. Здание конторы они отстроили последним, через два месяца. Он въехал в новый кабинет, и с той поры рабочие, половина которых была из недавних зэков, называли его «шеф» или «бугор».

— Они уже не могли меня обманывать: я знал все.

— Мужчины, — сказала в комнате Тамара, — возвращайтесь.

Лузгин только закурил по новой, а потому ответил, что через минутку. Важенин спросил, не желает ли Лузгин выпить под горячее. Лузгин сказал, что нет, и Важенин одобрительно кивнул.

В коридоре Лузгин встретил мальчика Кирюшу, стоявшего в задумчивости.

— Дяденька, — обратился к нему Кирюша, — а что такое сознание?

— Спроси у мамы, — ласково сказал опешивший Лузгин.

— А у тебя, дяденька, мозгов нет?

Вернувшись с хохотом на кухню, Лузгин живописал присутствующим сцену в коридоре, и вышла странная заминка перед смехом. А мама Елизавета пояснила, что мальчик ходит в «продвинутый» детсад и там его перегружают безответственные педагоги, свихнувшиеся на сомнительных методиках. Лузгин сказал, что это повсеместная беда — свихнувшиеся педагоги. Он сразу понял, что в его отсутствие судачили о нем, отсюда и умное слово, пойманное мальчиком Кирюшей, и странная заминка.

— А выпить у вас в доме есть?

Тамара вздрогнула; Важенин сделал удивленное лицо.

— Сидите, Костя, я спросил из чисто познавательного интереса. Мне знакомы некоторые семьи, где спиртного не держат вообще, причем по абсолютно противоположным причинам. Как правило, люди, к алкоголю совершенно равнодушные, имеют привычку держать в доме бутылочку-другую для гостей. В то же время в семьях бывших или действующих алкоголиков спиртное отсутствует начисто. Если, конечно, действующий алкоголик — только один из супругов.