Стыд

— Где здесь можно покурить? — спросил Лузгин, предполагая, что его одернут. Мадам перевела взор с дисплея на мятежника и вдруг произнесла со вздохом: «Потерпите», — с ударением на «и», а не первое «е».

— Пожалуйста, — сказал помощник, отворяя дверь чуть шире, чем делал это для себя.

С Агамаловым Лузгин еще ни разу лично не встречался, хотя по молодости мог и задружиться. Как-то раз он пил коньяк со знаменитым буровиком Курбановым, тот журналистов любил и обхаживал, потому знаменитым и стал, и вдруг Курбанов заявил, что во всей Тюменской области есть только три действительно талантливых человека. «Кто третий?» — спросил Лузгин. Курбанов погрозил нахалу пальцем: «Агамалов». Лузгин не знал такого. «Агамалов — второй, — произнесла охмелевшая знаменитость. — Ну, а ты — ладно, третий… Поезжай к нему, подружись — пригодится. Далеко пойдет пацан». Лузгин навел справки: Эдик Агамалов был простой начальник цеха на одном из приобских нефтепромыслов. Телевизионщики на промыслы летать не любили — там с телеточки зрения не происходило ничего, лишь гул турбин и колебание стрелок манометров. Вот если б что-то лопнуло, взорвалось… Короче говоря, к будущему олигарху и миллиардеру Лузгин так и не съездил, с ним не подружился и вообще забыл на годы курбановский мудрый совет. Лет пять тому назад Лузгин просил об интервью — и получил отказ от рядовой девки из агамаловской пресс-службы; в кабинеты повыше он даже не смог дозвониться.

Миллиардер был маленького роста, но сложен пропорционально, а потому на снимках выглядел естественно. Встречая Лузгина, Агамалов поднялся и вышел из-за стола (ага, отметил про себя Лузгин, простому клерку вряд ли оказали бы такую почесть), взглянул на гостя не без вежливого интереса. Лузгин представился; Агамалов пожал ему руку и пригласил за столик в углу кабинета, сервированный чаем с печеньем. «Ну вообще!» — подивился Лузгин.

— Как здоровье Ивана Степановича? — Агамалов расстегнул пиджак и слегка откинулся на спинку кожаного кресла. Костюм у него был серый с голубым отливом, — чуть посветлей лузгинского, — и черно-синий галстук в мелкую крапинку Лузгин отметил хороший неброский загар, здоровую гладкость лица, ясный взгляд и отсутствие мешков под глазами. На своем веку он немало повидал нефтяных и прочих «генералов». Были они, за редким исключением, двух основных пород: или худые, скуластые, с бухенвальдскими запавшими глазницами, или мордастые, с бульдожьим взглядом, красными после вечного «вчерашнего» лицами.

— Спасибо, хорошо, — сказал Лузгин. — Он мне теперь не просто тесть, а вроде бы начальник. — Лузгин запустил эту фразу пробным шаром, нащупывая тональность будущей беседы, но Агамалов лишь кивнул и продолжал смотреть на него, не меняя выражения.

— Эдуард Русланыч, — Лузгин позволил себе осторожную вольность в президентском отчестве, — вас ознакомили с основной идеей построения книги?

Агамалов кивнул.

— Вы ее одобряете?

Последовал новый кивок, причем голова Агамалова, словно «качалка» на промысле, каждый раз отклонялась вверх и вниз на четко отмеренное расстояние. Хороша беседа, уколол себя Лузгин.

— Вы курите? — ровным голосом поинтересовался Агамалов. Лузгин печально улыбнулся: грешен, мол, но что поделаешь! В компании действовал соответствующий и весьма строгий запрет, как, впрочем, и во всех других присутственных местах этого славного города. Ходили слухи, что летом запретят дымить даже на улицах, но Лузгин намеревался смыться раньше.

— Давайте закурим, Владимир Васильевич.

Лузгин оторопел по двум причинам: имени-отчества и смысла предложения. Он вынул свой «Кэмел», Хозяин благодарственно кивнул и закурил, протяжно выпуская дым и вертя в пальцах сигарету.

— Мне бы хотелось начать с биографии…

Агамалов слушал его все с тем же выражением вежливого интереса. Но, когда Лузгин потащил из кармана диктофон, остановил коротким жестом: нет, не надо. Лузгин подрастерялся, а потом решил, что правильно, первая встреча, тут важен контакт, доверительность, машинка все испортит.

— …В итоге, может получиться интересно.

— Спасибо. — Агамалов поднялся из кресла.

— Как мы дальше построим работу? — Лузгин хотел, чтобы Хозяин прямо сейчас назначил дату новой встречи.

— Обратитесь к Пацаеву. — Агамалов выпустил лузгинскую ладонь и направился к столу — прямой, уверенный, неспешный. Вот оно, сказал себе Лузгин. Персонажи высшей власти были ему неплохо знакомы: и с Ельциным в Кремле однажды поздоровался за ручку, и министров видал, и депутатов, и больших генералов, но то была власть от власти, власть положения, итог борьбы, интриг, силы и страха. И вот впервые он узрел, как выглядит вблизи другая власть — от собственности, денег, от богатства. Каким манером вычислил его Курбанов, что за особым нюхом обладал тот старый пьяница и бабник?

Коридор между блоками был выстроен слегка в наклон, и Лузгин как бы снисходил с таинственных высот к людям обычным и непосвященным.

— Ну что? — спросил его Пацаев.

— Приятный мужик, — ответил Лузгин. — Велел обратиться к тебе.

— Ну, обращайся.

Бородой, мордастостью и пузом Боренька Пацаев смахивал на подзабытого писателя Юлиана Семенова.

— Надо составить и согласовать график встреч.

— Каких встреч?

— Моих с Хозяином.

— Да ты что? — удивился Пацаев. — Какие встречи? Скажи спасибо, что он вообще тебя принял.

Лузгин почувствовал, что медленно краснеет.

— А как же основной рассказ? Биография там, детство, приобщение к профессии… Он же одобрил!

— Вот и хорошо. Садись и пиши.

— А где же факты?

— Дам я, дам тебе факты. — Пацаев кивнул на компьютер. — Откроешь президентский файл, там сколько хочешь.

— А детали, нюансы!..

— Ты че, мужик, — обиженно сказал Пацаев, — думаешь, ты первый такой умный? Все тысячу раз переспрошено и переписано. Даже про любимую козу.

— Какая, блин, коза?

— Любимая коза деревенского бедного детства. И про постоянное чувство голода, преследовавшее нашего героя на протяжении долгих студенческих лет. И про столовую, в которой он женился — все есть, Володенька, осталось только творчески переработать, окинуть свежим взглядом…

Вот же гадкий старик, вот же умница, восхитился Лузгин, все он знал наперед… А что ж ты сам, болван, неужто полагал всерьез, что твоя хилая задумка станет неким откровением, что Агамалов о себе молчал всю жизнь и вот теперь раскроется перед случайным летописцем? И ведь старик тебе советовал: читай, что там на полке понаставлено… Нет, мы чужого не хотим, мы будем первые!

— Послушай, Боренька, — спросил Лузгин, — тогда зачем он вообще меня принял? Я ведь ни слова на пленку не записал.

Пацаев поднял руки, словно в плен сдавался.

— Мужик, ты че? Он же тебе подарок сделал! Да завтра вся контора будет знать, что Хозяин с тобой целый час пробеседовал. Целый час, понимаешь? У нас есть люди, и немаленькие, всю жизнь здесь ошиваются, а он им и пяти минут не уделил ни разу, а тебе — целый час. Теперь ты большой человек, можешь ходить с озабоченным видом, любые двери пинком открывать…

— Да я… — начал было Лузгин и осекся. Если Пацаев прав (а прав он однозначно), то и ему не следует рассказывать, что был отнюдь не час, а много меньше.

— Спасибо, Боря. Ты умный человек.

— Да и ты таким кажешься.

— То, что вам кажется, не соответствует истине. — Лузгин вздохнул, понурив голову. — Увы, на самом деле я куда умнее, чем вам кажется.

Пацаев рассмеялся, в бороде сверкнули зубы.

— Дай списать. Потом скажу, что сам придумал.

Пацаева в конторе не любили, Лузгин уже не раз имел возможность в этом убедиться. В табели о местных рангах Боренька, по диплому значившийся учителем физкультуры, являл собой некое мужское подобие Мадам — шлялся за Хозяином с места на место, занимался всем и вся, даже общежитием командовал на «точке», заочно окончил московский журфак и вырос до начальника пресс-службы, где окопались молодые родственники высших менеджеров СНП. Пацаев их гонял, ругался матом, невзирая на родство и пол, но был неприкасаем. В свое время Лузгин достаточно профессионально занимался «пиаром»; на его взгляд, пресс-служба Бореньки работала не слишком. А впрочем, ничего гениального от нее и не требовалось. «Сибнефтепром» владел этим городом как собственной усадьбой и в пропаганде не нуждался. Большим «пиаром» для Москвы и заграницы занималось целое агентство, прописанное на Цветном бульваре и Бореньке не подчинявшееся. Сам же Пацаев в основном сосредоточился на домострое: одну квартиру ремонтировал, другую продавал, менял «Лэнд-крузер» на «Лексус»; не знал, что делать с домом возле Сочи; на местной даче год как не бывал, сгнила, наверное, да ну и хрен с ней, он не садовод, а бани здесь — в любой конторе. Пацаев «завязал» давно, после аварии на трассе, когда чуть не угробил пассажира и сам уцелел просто чудом, полгода лежал в гипсе. Племянница главного инженера, которую Боренька гнобил пуще прочих своих сотрудников, с удовольствием открыла Лузгину, что тем несчастным пассажиром была чужая баба, и муж той бабы долго психовал и требовал суда, но Агамалов спас, дело закрыли, и с той поры Пацаев не пил, но любил смотреть, как пьют другие.