Суд идет

Шадрин неподвижно стоял посреди комнаты и немигающими глазами смотрел на дверь, обитую тряпьем.

— Деньги мы сразу же вернули, — как бы оправдываясь, проговорила Ольга. — Это может подтвердить сам директор.

Шадрин долго смотрел на по-детски невинное лицо Ольги и думал: «Нет! Она не может сделать того, в чем ее обвиняют».

Ольга расслабленно прильнула к Дмитрию и, нежно, с мольбой глядя ему в глаза, прошептала:

— Я знаю, пока я рядом с тобой, со мной ничего не случится. Ты ведь сильный, ты заступишься за меня.

Зная, что слова его причинят новую боль любимому человеку, Шадрин все-таки нашел в себе мужество не утаить от Ольги всей трагичности положения.

— Просить мне некого. Дело Анурова веду я…

Ольга отшатнулась от Шадрина и замерла. В лице ее не было ни кровинки. Казалось, что жизнь в ней замерла.

— Я не должен был говорить тебе всего этого, но… вот видишь, Оля… Пойми меня и будь мужественной… Я верю, что все будет хорошо. Но сейчас… сейчас… — Дальше Шадрин не мог говорить. — Завтра утром тебя должны арестовать.

При слове «арестовать» Ольга задрожала всем телом и сильнее прильнула к Дмитрию.

— Митя! Ты пошутил? Ведь пошутил, правда?.. Ты же не допустишь этого? Мы с Лилей ни в чем не виноваты… Я уверена, что ты сделаешь так, что эта грязь не коснется нас с Лилей. Ведь ты же следователь…

— Сейчас это сделать очень трудно, почти невозможно.

— Митенька, я умоляю… Я знаю, ты не допустишь!

Дмитрий неуверенно прошелся по комнате и прислонился спиной к стене.

— Ты должна сказать мне всю правду. Пусть даже самую горькую…

Ольга подавленно молчала, не спуская глаз с Дмитрия. А Шадрин продолжал:

— Чтобы даже попытаться оградить тебя от ареста, я должен совершить преступление. Вы с Мерцаловой попали под такой тяжелый камень формальных улик, что снять его с вас пока никто не сможет…

Ольга встала и, сгорбившись, пошла навстречу Дмитрию, придерживаясь рукой за стену, точно боясь упасть.

Она не говорила, а горячо, исступленно шептала:

— Но ты-то… ты-то веришь, что я не совершала никаких преступлений? Ведь ты-то знаешь, что меня не за что сажать в тюрьму… Скажи, ты веришь?!

— Я верю… Но я…

Ольга не дала ему договорить.

— И ты допустишь, чтобы меня арестовали? — Голос ее оборвался. В испуге она смотрела на Шадрина и видела его теперь совсем другим, таким, каким когда его не знала. И ей было страшно от этого.

Губы Дмитрия плотно сомкнулись и побелели. Сведенные изломы бровей разделились глубокой складкой над переносицей. В эту минуту ему хотелось встать на колени перед Ольгой и разрыдаться. Он произнес глухо:

— Я сам писал постановление о твоем аресте.

— Ты?! Ты писал, чтоб меня арестовали?! — Руки Ольги в испуге взметнулись и замерли на груди.

— Да, я писал…

Продолжительный звонкий смех затопил комнату. Но это был смех истерический, после которого или сходят с ума, или теряют сознание. Этот смех испугал Шадрина. На глазах Ольги выступили слезы. Она пыталась что-то сказать, но не могла, не было сил. Она только хваталась руками за грудь, за пылающие щеки и никак не могла подавить в себе приступ безумного смеха.

— Оля! Успокойся… — Дмитрий подошел к Ольге.

Смех неожиданно резко оборвался. Ольга кулаком вытирала навернувшиеся на глаза слезы.

— В детстве я смотрела фильм «Во имя закона». Там показан главный герой, Жавер. Во имя буквы закона он мог арестовать родную мать, невинно придавленную, как ты только что выразился, этим камнем формальных улик…

И снова заметались в сырой полуподвальной комнате спазмы неудержимого истерического смеха.

— Да, я сознаюсь тебе! Я совершала преступления! Я брала ценные подарки от Фридмана! Брала деньги у Шарапова! Мне делал подарки Ануров!.. И буду брать! Мне нужны деньги!.. Деньги!.. — Наступая грудью на Шадрина, который от слабости еле стоял на ногах, Ольга подняла к подслеповатой лампочке свое залитое слезами лицо и с ожесточением произнесла: — Эти деньги мы с Лилей прокучивали в ресторанах! А с кем — я тебе не скажу! Пытай меня хоть на огне! Чего доброго, ты еще побежишь в свою прокуратуру и все расскажешь… Да, да, мы кутили в ресторанах и разъезжали на такси с модными молодыми людьми…

— Ольга!.. Что ты говоришь? Одумайся, безумная!.. — Шадрин с силой сжал ее плечи в своих ладонях и потянул к себе, но она резко оттолкнула его.

— Поди прочь! Я презираю тебя!.. Какой же ты мизерный, следователь Шадрин, если ты из-за личной карьеры готов зарезать родную мать!.. Отдать на позор, на поругание свою невесту!..

Шадрин стоял бледный. Не попадал зуб на зуб.

Ольга поспешно накинула на плечи свое старенькое демисезонное пальто и выбежала из комнаты.

Когда Дмитрий окончательно пришел в себя, он услышал, как с ржавым визгом хлопнула дверь в коридоре. Выскочил на улицу.

— Ольга!.. Оля!..

Всхлипы пурги глотали его слова. Проходивший по мостовой милиционер остановился.

— Простудитесь, гражданин!

Дмитрий ничего не ответил сержанту, он только махнул рукой и молча вернулся домой. Сел на кровать. Руки, словно чужие, повисли тяжелыми плетьми. Шадрину казалось, что их обложили множеством маленьких мешочков с горячим песком. И голова… Почему она такая тяжелая и будто чужая? А стол? Какой он странный… Почему он плывет, как на волнах, вместе с печкой? Отчего комната вся колышется и валится на бок?

Дмитрий успел только подумать: «Неужели опять?!» И вдруг ему показалось, что он медленно погружается во что-то теплое, приятное…

Так люди теряют сознание: бездумно, безболезненно, с ощущением чего-то сладкого, неизведанного.

XXIV

Два дня Дмитрий провалялся с температурой. На третий почувствовал себя лучше. Во всем теле ощущалась такая слабость, будто целый месяц пролежал в больнице. Подняв с пола окурок, он прижег его и закурил. Вспомнилось детство, когда он с ребятишками, набрав на дороге добрый десяток «бычков», забирался куда-нибудь в канаву или в подсолнухи и курил. Курил до головокружения, до тошноты. Чтобы не опозориться перед товарищами, Митька захлебывался дымом, кашлял, вытирая кулаком слезы, курил. Мучился, страдал, но все-таки курил. Курил, чтобы походить на большого. А сейчас он многое отдал бы за то, чтобы кто-нибудь тогда, в далеком детстве, вытащил его из подсолнухов да так отходил ремнем, чтобы навсегда отбить охоту подражать взрослым.

На столе стоял чайник с остывшим кипятком. Рядом с чайником лежала надорванная пачка печенья. Дмитрий и раньше с таким-то особым теплом в душе думал об уборщице тете Фросе. После ее утреннего прихода, когда она за два часа навела в комнате полный порядок и жарко натопила печку, Дмитрий сбросил с себя одеяло и сразу почувствовал, что к нему прибывают силы. Своим ворчаньем тетя Фрося чем-то напоминала покойную бабку. Даже бранные слова у них были одни и те же: «окаянные», «родимец тебя расшиби», «анчутка». Бывало, бабка ругает его, а он улыбается. От каждого слова ее ругани только теплее и уютнее становилось у него на душе.