Суда не будет
Шрифт:
— Сомневаюсь, брат, что в меня тогда стреляли по приказу Лёши Соколовского. Теперь, сомневаюсь. Да и этот Вальтер…
Мне почудилось, что я услышал в голове голос известного в будущем телеведущего.
Повторил вслух его слова:
— Совпадение? Не думаю.
Ночью я долго не спал: выуживал из памяти сведения о Василии Шумилине. Вспомнил, что старший брат Васи Малого учился в одном классе с Женькой Бакаевым. От Бакаева я тогда и узнал об увлечении Васиного старшего брата. В девяностом Бакаев ездил на похороны. Рассказал нам на следующий день, что на Кисловском кладбище похоронили его школьного приятеля. «В закрытом гробу несли, — уточнил тогда Женька, — то, что от этого дурика осталось». Тогда-то Бакаев нам
Женька рассказал, что покойный Шумилин-старший увлекался «копательством». Об этом ему на похоронах поведали их общие знакомые. Те сообщили, что Шумилин-старший проводил отпуска с лопатой в руках на местах, где во время Великой Отечественной войны шли бои. Бакаев сказал, что тогда (в девяностом году) старший брат Васи Малого вёл раскопки в Ленинградской области вместе с двумя другими «чёрными копателями». Они рылись в старых окопах. Взрыв снаряда убил двоих — третий копатель во время похорон Шумилина-старшего залечивал ранения в Ленинградской больнице.
Васю Малого в девяносто пятом «брали» в посёлке Зареченский. Женька Бакаев подробно расписал мне каждую минуту той операции — сделал он это у меня дома, в этой самой квартире, за день до Колиных похорон. Он будто зачитывал мне отчёт, говорил сухие слова. Но его голос тогда предательски дрожал. С его слов, Синицын в тот день всё делал правильно, как всегда. Мы много раз вместе проводили задержания, ещё до того, как я уселся в инвалидное кресло. Все они было по одному и тому же сценарию. Разве что в прежние дни металлические браслеты на запястья преступников чаще всего надевал я.
В понедельник днём я отправился в гараж. Провёл там инвентаризацию папиных инструментов (Димка ими почти не пользовался). Привёл в порядок верстак. Смазал большие слесарные тиски, покрывшиеся за время своего бездействия рыжим налётом ржавчины, словно плесенью. И лишь тогда достал свёрток с охотничьим ружьём. Вынул из него ружьё ИЖ-27, повертел его в руках. Ружьё новым не выглядело. Но и не разваливалось в руках от частого и неаккуратного использования.
В своих детективных историях я раз пять описывал, как то или иное охотничье ружьё превращали в обрез. Дважды я рассказывал, как переделывали двустволки едва ли не в пистолеты — получались уродливые пугачи, способные грохотать и «метать молнии», но снаряд из которых стартовал без должного разгона. В интернете твердили, что стрелять из таких пугачей дальше, чем на десять метров, дело бесполезное. Называли такие обрезы «нечистой работой, уровня гопников».
Недрогнувшей рукой я укоротил семидесятисантиметровый ствол почти втрое. Хотя в том же интернете советовали сохранить полметра ствола. Цевьё я не тронул. Но безжалостно отрезал приклад. Взвесил обрезок ружья в руке. Прикинул, как поведёт он себя при стрельбе. В интернете обещали сильную отдачу. Почти час я доводил свои переделки «до ума». Полученное изделие выглядело корявым уродцем. Но показалось мне вполне компактным, похожим на старинные пистоли.
Я взялся за обрез двумя руками, вообразил перед собой мишень. Прикоснулся пальцем к спусковому крючку. Представил яркую вспышку и грохот.
Усмехнулся и пробормотал:
— Сойдёт для сельской местности. Мне как раз пугач и нужен.
Из гаража я направился к Лизе.
Застал свою племянницу во дворе — она встретила меня у калитки. Лиза посмотрела на пакет с конфетами в моей руке, на тетрадь с рассказом «Барби, охотница на дракона». Взглянула мне в лицо, всплеснула руками.
— Димочка, ну, наконец-то ты пришёл! — воскликнула она. — Уже вся извелась, испереживалась!
Она вцепилась холодными пальцами в мою руку.
Спросила:
— Ну?! Димочка, тебе понравилась моя новая история?
Я честно ответил:
— Очень понравилась.
И тут же сообщил:
— Только мне кажется, что это не рассказ. Это первая глава романа. Требую продолжение!
Лиза вскинула брови.
—
Какое продолжение? — спросила она.Племянница выпустила мою руку. Неуверенно улыбнулась.
— Хочу узнать, куда полетел тот дракон, — заявил я. — Почему он не взял Барби с собой? Лиза, ты просто обязана рассказать, встретятся ли Ужасный Дракон и Барби снова.
Мы с Лизой разместились во дворе под вишней. Сидели за столом, пили чай с конфетами. Вишня то и дело роняла на столешницу рядом с нами провялившиеся на солнце ягоды. Изредка над нашими головами планировали, будто крохотные самолёты, опавшие с дерева листья. В доме непрерывно бубнил телевизор. Но мы не обращали на его бубнёж внимания. Мы с Лизой беседовали о литературе. Не о той, которую преподавали в школе — о той, которая нравилась современным читателям.
Я рассказывал племяннице о способах построения длинных историй на примере короткого романа. Объяснил, чем сюжет произведения отличался от фабулы. Сказал, что такое экспозиция и зачем она нужна (если нужна). Растолковал Лизе, чем экспозиция отличалась от завязки. На примере известных нам с Лизой приключенческих историй показал, как происходило в них развитие действия. Указал, где действия перешли в кульминацию. Объяснил, как в развязке авторы «расставляли все точки».
Племянница слушала меня с интересом — её чай то и дело остывал до того, как она о нём вспоминала. Я смотрел Лизе в глаза и вспоминал, как однажды мы с ней уже вели подобные беседы. Вот только тогда она была постарше: к тому времени моей дочери исполнилось семнадцать. В том нашем разговоре она то и дело вслух подвергала мои слова сомнениям, опираясь на услышанные (в школе на уроках) рассуждения дилетантов от литературы. Называла меня тогда не Димочкой, а «папулей».
Спорила Лиза со мной и сегодня. Не так активно, как «тогда»; но всё же подвергала мои слова сомнению. Я тоном мудрого наставника те сомнения развеивал, опираясь на свой опыт и логику. Время от времени я вставал из-за стола и ходил на кухню, подогревал там на двухкомфорочной электроплите чайник. Напоминал себе этими нечастыми прогулками, что «сейчас — это не тогда». Испытывал при этом противоречивые чувства. Потому что вспоминал: теперь я не прикованный к креслу инвалид… но и не Лизин отец.
На тетрадных страницах мы с Лизой расписали примерный план её будущего сочинения о Барби и Ужасном Драконе. Теперь я тоже это пока воображаемое творение называл романом (хотя литературные «знатоки» наверняка обозвали бы его повестью). Видел, с какой лёгкостью Лиза придумывала фабулу романа — я чуть помог ей с трансформацией фабулы в сюжет. Мы с Лизой подготовили синопсис произведения. При работе над ним я выступал лишь на вспомогательных ролях — в роли группы поддержки.
Шум мотора Вовкиной «шестёрки» послужил финальным свистком для нашего литературного забега. Мы с Лизой синхронно повернули головы и увидели красный ВАЗ-2106, который остановился на улице около забора. Тут же взглянули друг другу в глаза — в прошлой жизни мы делали так часто. Лиза опустила взгляд на исписанные её от руки тетрадные листы (она безжалостно «повыдирала» их из школьных черновиков). Поспешно собрала листы в стопку, подняла их со стола и прижала к груди.
Лиза взмахнула ресницами.
— Димочка, ты только родителям не говори, — тихо сказала она, — о моём большом романе. Хочу, чтобы он стал для них сюрпризом. Пусть они прочитают его целиком. Когда я его доделаю. Знаю: маме он точно понравится. А папе… Может, тогда папа и поверит, что я после школы стану настоящей писательницей.
Лиза понесла свои конспекты в дом. Вовка распахнул ворота и загнал «шестёрку» во двор. Из машины вышла Надя. Она одёрнула подол чёрной юбки, расправила на груди белую блузу. Надя увидела меня, натянуто улыбнулась. Я отметил, что у неё опухшие веки, будто Надя только что лила слёзы. Память по этому поводу промолчала: я не вспомнил, что происходило в понедельник двадцать девятого июля девяносто первого года (когда тот случился для меня впервые). Надя поздоровалась со мной и ушла в дом.