Судьба драконов в послевоенной галактике

...На обратном пути в казарму Мишель материл Гордей-Гордеича.

Я смотрел на мелькающие мимо нас пальмы в кадках, потом на выбеленные стены.

"Вот те на, - внезапно подумал я, - и это - мой дом? И я тосковал по нему, по этому пещерному житью, там, под открытым небом, в мире, полном звуков и запахов? Это - мой дом? Привык, притерпелся?"

Я вспомнил успокоившегося, утихшего Нахтигаля. Он - спал, освобожденно, счастливо.

Слоновья туша мерно и мирно дышала - вверх-вниз; пасть была распахнута, и было видно, как затягиваются, зарастают раны неба.

Тогда я спросил у Мишеля:

– Зачем он это делал?

– Кто?
– переспросил Мишель.
– Тихон?

Он пожал плечами, потом сказал:

– Власть. Вообще неизвестно, что там в организме щелкает, когда обормотом становишься. Но я думаю - власть. Свобода и власть. В "вонючки" хлопаешься со страху, прыгуном, борцом или еще каким ни на есть монстром делаешься от привычки, от воздуха поганого наших пещер, ну а обормотом власть...Ты - уродина, ты - страшен, отвратителен, но ты - всевластен, ты свободен. Ты никого не боишься, наоборот, все тебя боятся.

Тогда я посмотрел на Мишеля с уважением.

Впрочем, он тут же добавил:

– А на самом деле, кто ж его знает, отчего кто кем становится. Судьба, ебте, как говорит Пиздей.

– Эй, Одноглазый! Ты что, заснул?

Грузовик стоял у дверей нашей казармы.

– Да нет, - ответил я, - просто задумался.

– Думай - не думай, - усмехнулся Мишель, - а вот оно - приехали.

Мы спрыгнули на бетонный пол.

Хуан выглянул в дверь

– О, - обрадованно сказал он, - прилетели? Какая встреча, какая нежданная встреча!

Грузовик поехал в гараж. Мишель проводил его взглядом и недовольно заметил:

– Вы тут, ребята, совсем оборзели. Почему докладываешь не по уставу?

Хуан приложил ладонь к виску и дурашливо отрапортовал:

– Коллега бриганд! К нам тут чмо из санчасти забежало, так мы его всей казармой учим.

– Ух ты, - поразился Мишель, - дай полюбоваться.

– Вам, - поклонился Хуан, - как возвращенцам с далекой планеты, да еще возвращенцам с потерями - без очереди.

– Валяй, - весело приказал Мишель.

Мы вошли в казарму.

– Смирно!
– гаркнул Хуан.

Толпа галдящих "отпетых" замерла на секунду, а после грянула:

– Ва-ва-здра...

– Ша, - гаркнул Мишель, - Одноглазый, вперед, сходи посмотри, что там эти бездельники приволокли...

"Отпетые" расступились, и я еще издали увидел полураздавленную Катеньку с вываленным на пол казармы багрово-склизким языком.

Я подбежал к ней, нагнулся.

– Одноглазый, - услышал я за своей спиной, - вдарь жабище, чтоб подохла, немного осталось...

Я хотел было выкрикнуть: "Она меня спасла", - но скрепился.

Полувыдавленными, залитыми кровью глазами жаба Катенька смотрела на меня.

Ладонью я коснулся ее растерзанного горла, и слуха моего достигли забившиеся в ладони, клокочущие цифры: шесть-ноль-девять-ноль-шесть.

Я поднялся.

Телефон был в канцелярии.

Я огляделся.

– Одноглазый у нас, - сказал Мишель и положил руку мне на плечо, гуманист!

...Я поднял телефонную трубку, набрал номер.

– Алло!
– услышал я голос Фарамунда Ивановича.

– Фарамунд Иванович, - сказал я, - это говорит ваш бывший пациент, Джек Никольс из третьей роты Северного городка. Подъезд седьмой. Здесь находится Катя... Да... В расположении части. Да... а как сюда попала - не знаю. Да... Вы сами понимаете. Приезжайте скорее.

Я повесил трубку.

Минут через пять приехал Фарамунд с двумя ящерами и полковником.

Ящеры осторожно погрузили полураздавленную, слипающуюся, обвисшую тушу Катеньки на носилки.

Странно и страшно было видеть свистящее, еще живое дыхание бесформенной груды.

Гордей Гордеич петушком наскакивал на Мишеля:

– Отметил, ебте, свое возвращение со звезд, астронавт, аргонавт, ебте. отродясь у нас такого позора не было!.. Ббте!
– вопил полковник.
– Ты почему людей не построил, как следует? Что это у тебя, ебте, казарма "отпетых" или отпетый бордель?

– Третья рота!
– громыхнул во всю силу своих легких Мишель.
– Стройсь!

Мы выстроились в две линии по всей длине казармы.

– Ох, - страдальчески сморщился полковник, - оглушил!.. ты бы, ебте, лучше так орал, когда твои подчиненные, позоря, позоря, ебте, звание "отпетого" черти что тут вытворяли! Ты, подлец этакий, небось молчал, ммерзавец, - полковник с видимым удовольствием выговорил это слово, - да не просто молчал, а еще и суетился, ебте, организовывал, раздачу слонов и Шехерезад... Ббте, ребятки, не толпитесь, станьте в очередь...

Смешок прошел по рядам "отпетых".

Полковник не обратил на него никакого внимания. Он был в наитии, в восторге.

Мишель глубоко вздохнул, поднял голову и, чуть сузив глаза, стал глядеть куда-то поверх беснующегося Гордей-Гордеича, в видимые только ему (Мишелю) космические дали.

В отличие от нашего сдавленного похохатывания, вздох и взгляд Мишеля буквально взорвали Гордей-Гордеича.

Он замахал кулаками перед самым носом опечаленного Мишеля.

– Ббте, - вопил он, - он дышит! Вы поглядите на эту бедную Лизу. Он вздыхает! А? Сократ перед судом Синедриона! Че ты дышишь? Ну, че ты дышишь? Обидели тебя, ебте?.. Выводи своих, ебте, подземных орлов в коридор и к кантине строевым! с песней!

– Коллега полковник, - начал Мишель, - разрешите обратиться...

– Ббте, разрешаю, давно уже разрешаю, - сказал поостывший полковник.

Мишель откашлялся и проговорил (меня поразила длина фразы, которую он слепил):

– Коллега полковник, я опасаюсь, что за время моего отсутствия ребята просто не успели подучить текст.

На Гордей-Гордеича эта фраза тоже произвела потрясающее впечатление. Он начал заглатывать воздух большими порциями и как бы давиться этим воздухом: