Судьба калмыка

– Ну, баба Маня! – кинулась целовать ее Маришка.– Чем же я отплачивать табе буду?

– Ты, соседка моя, горемычная! Итак горя свалилось на тебя больше чем нужно. Вскоре они запеленали мальчонку в теплые одежды и вынесли на саночки. Володька, подпоясанный как мужичок, сзади палкой подталкивал санки. Еще перед началом поездки мальчонка проснулся и простонал: – Мам, а госпиталь это страшно?

– не, милый, там нам помогут.

А бабка добавила.

– Ты же солдат, а там лечат солдат, которые с войны.

– Ну тогда поехали.

В госпитале усатый военный доктор, расспросил как все это произошло,и чем мазали, похвалил Маришу.

– Молодцы, что сразу приехали. Ну ты брат, как танкист раненый. Обгорел, ошпарился, а терпишь. – А мне почти и не больно – скривился пацан.

– Помажем, обезболивающее поставим, но к сожалению положить ребенка на стационарное лечение не сможем. Мест нет, на полу и на койках по двое раненые лежат..

– Нет, нет – замахала руками мать. И на этом спасибо, дома ен будет, возить будем.

Поорал, повизжал Толька, когда ему делали уколы, мазали какой-то мазью, бинтовали живот и ноги. Потом затих, посасывая витаминку, которую дал доктор, и широко смотрел на пятна крови сквозь бинты у солдат, лежащих в коридоре. Через два дня надо привозить, если хочешь, чтобы герой выздоровел. Хорошо, буду.

– Тысячу раз спасибо, – поклонилась доктору Маришка. Не надо кланяться.

– А твой-то на фронте?

– Ага, под Москвой в 42-м – похоронка…– опустив глаза, ответила Маришка.

– Прости, положил он руку на ее плечо. Он один? – кивнул он на пацана.

– Трое. Было четверо. Не сберегла.

–м-да… – закашлялся доктор. –Борисов! Окликнул он проходящего санитара.

– Слушаю, товарищ майор!

– Ты вот что…тут у нас танкист раненый поступил, кормить его.. – кивнул он на малыша.– полагается за геройство. Живо на кухню и полный котелок густой каши, с крышкой котелок и три ложки, ну сам пойми, на весь танковый расчет. Ну и хлеб какой там получится. Вытянув шею Володька прислушивался к разговору. Заметив его доктор спросил: – старший?

–старшенький – закивала головой женщина.

Солдат-санитар принес котелок и что-то завернутое в бумагу. Вон передай тому командиру расчета. Санитар подошел к Володьке и стал отдавать все это ему. Володька не брал стыдливо, отнекивался.

– Ты че, дружок! Товарищ майор приказал, а приказы надо выполнять.

– А мы тут есть не можем, чтоб котелок вернуть и ложки. У нас дома еще Колька и баба Маня.

– А не нужно возвращать, у каждого солдата всегда должен быть свой котелок и ложка.

Поблагодарив, Вовка взял котелок и кулек, его распирала радость– вот это да! Мало, что их назвали танкистами, так дали еще настоящей солдатской каши и котелок. Ни у кого из его друзей такого не было. Везя брата с матерью на очередную перевязку Вовка гордо подталкивал палкой санки. На поясе у него болтался зеленого цвета настоящий солдатский котелок. Знатоки из бежавших рядом пацанов утверждали:

– Настоящий, трофейный, с фронта!

– Так и медаль могут Тольке дать, он ошпаренный, обгорелый, как танкист.

Пацаны знали все. Военные пацаны, росшие без отцов, многие из которых уже погибли. Это день как раз был предновогодний и Вовка еле тащил полный котелок каши и какие-то консервы в свертке.

– Мам, давай как-нибудь к Тольке привяжем, рассыплется сейчас все, – не выдержал он. Хоть Толька ныл и охал, но дома за обе щеки уплетал принесенное из госпиталя. Да и с работы выделили кое-какие продукты. Тольке выделили новые валенки. Радости было выше головы. Так как одевать их было ему нельзя из-за ран, он часами любовался ими одевая на руки. В первый день Рождества доктор бегло осмотрел малыша и быстро ушел, переложив дальнейшую процедуру перевязки на чернявого фельдшера. Или у фельдшера не было той чуткости к больным, а особенно к детям, или Толька невзлюбил его, но перевязка прошла с диким детским криком, до судорог. Маришка видела, как с мест где были оторваны присохшие бинты, выступила кровь. И когда она заметила, что не надо торопиться,– дайте я отмочу бинты – фельдшер буркнул: все согласно инструкции. Смазывая раны и бинтуя их, он не обращал внимания на крики пацана, быстро наложил повязки, сунул Маришке в руки баночку с мазью, бинт и жидкость в бутылочке.

– Если что, сами смажете. Ну вот еще про запас – и добавил баночку и два бинта. Дрожащими руками Маришка быстро рассовывала все по карманам.

– Спасибо, спасибо, – беспрестанно твердила она.– не попадет вам?

–Не попадет – устало ответил он. – На фронт мать уезжаем.

– А-а-а!– разинула рот она. – как на фронт?

–Война, мать, война!

– А сюды нам таперь когда?

– Так, сегодня 7 января, давай 10го.

– Да, десятого. За три денька у него должны подсохнуть раны.

– Ты милый прости меня, не любо на табе глянула я.

– Ничего мать, ничего.

– А доктор тоже уезжает?

– Нет, доктор остается.Без него здесь толку не будет. Только прошу тебя, денька три не тревожь его. Сына у него убили. Танкист, сгорел.

– Боже ты мой! – присела на корточки от помутнения в голове Маришка.

Пошатываясь она вынесла сына в коридор и в прихожую, где ожидал ее Вовка с болтающимся котелком у пояса. Она не помнила как укутала малыша в одежды и привязывала к санкам, но все натыкалась взглядом на Вовкин котелок, который он готов был отдать любому санитару для наполнения, но те почему-то не обращали на них никакого внимания. А в голове как молотком стучало: Танкиста убили! Сгорел! Всю дорогу они молчали с Вовкой. И только дома рассказывая об этом бабе Мане она дала волю слезам. – Какой ён человек, доктор! Сына убили, а ён чужих должон лечить, спасать! Аж почернел весь.

Мрачный Вовка помыл несколько штук картошин, положил их в котелок, залил водой и поставил варить на чугунную печку. Сынок, картоха вареная вон в чугунке ёсть.

– По-солдатски сварю мам, докторского сына помянем, танкиста.

Мать покачала головой и залилась слезами. На работу она выходила через день, соседка приглядывала за детьми. И вот уже восьмого по селу поползли тревожные слухи: на станцию Камарчагу привезли не один эшелон предателей, которые хуже бандитов. Что теперь надо держать ухо востро, так как они будут определены на жительство в Манском районе, а уж в их Шалинском всех быстрее, потому что рядом. – Расстреливать их надо! – ярились люди. Ишь ты! Наши мужья и сыны головы сложили, а этих мордоворотов на жительство к нам. О чем думают власти? Ты погоди шибко- то не ори! – осаживали крикунов. Еще надо узнать да увидеть что да как. А то за властей и самому загреметь недолго. И вот десятого числа, как и было сказано фельдшером, Маришка с сыновьями рано утром подходила к госпиталю. Какая-то тревога закралась в ее душу, и уже почти перед госпиталем она нерешительно остановилась.

– Вовик, а не заблукали мы?

– Ты че, мам! Вон гляди госпиталь.

– А костров там николи не палили.

Подходя, они увидели множество людей у костров и так без костров. Сидящих и лежащих прямо на снегу в каких-то чудных расшитых шубах и меховых шапочках. В разной одежде, женщин и детей, в рванье.

– Цыгане, мам, цыгане! – зашептал Вовка, а Колька уцепился за фуфайку матери.

– Нет деточки, это не цыгане. А кто не знаю.

Люди были темнолицые, широкоскулые, узкоглазые. Говор не русский, непонятный. У многих лица почерневшие.