Судьба. Книга 1

— Эх, сынки, ладно уж… — бормотал Мурад-ага, доставая из отрепанной папахи грязный платок и вытирая вспотевшее, несмотря на холод, лицо. — Если считать и этот год, то уже ровно тридцать лет хожу я по Каракумам, и из них больше двадцати — за овцами Сухана Скупого. Недоедал, недосыпал, холодал — и вот благодарность за все старания… Запомните это, сыпки, крепко запомните. Вы ещё молоды, у вас вся жизнь впереди. Запоминайте, как баи с бедным людом обращаются, авось вам на пользу пойдёт наука…

Белый с рыжими подпалинами карнаухий Елбарс вскочил и пошёл вслед за чабанами.

— Собаку оставьте, оборванцы! — крикнул Сухан Скупой.

— Собака не овца, она умная — знает, кто её настоящий хозяин, — насмешливо отозвался Эсен.

Не слушая проклятий бая, который долго ещё потрясал им вслед кулаками, они двинулись дальше.

Судьба не успокоилась и выкинула новую шутку. Всю жизнь ходил Мурад-ага по здешним местам, знал чуть ли не каждый бугорок, а на этот раз заблудился.

Двое суток, голодные и холодные, шли они наугад, пока шатаясь от усталости не выбрались наконец на полузанесённую снегом дорогу. Дойдя до развилки, путники остановились. Одна дорога вела в город, вторая сворачивала к аулу.

— Настало нам, сынки, время расстаться, — печально сказал Мурад-ага. — Давайте простим друг другу, если кто кого обидел ненароком. Кто знает, доведётся ли нам когда увидеться или нет…

На глазах Эсена навернулись слёзы. Мурад-ага обнял его за плечи, похлопал по спине.

— Держись, Эсен-джан… Ты сирота и дорог мне, как родной сын, но, что поделаешь, расходятся наши дороги… А ты, сынок, не будь жалостливым. Слезами не убедишь таких жестоких люден, как Сухан-бай. Вот я расскажу вам один случай… Случилось это давно, вас, пожалуй, ещё на свете не было. Ходил у меня в подпасках весёлый парень Аманмухамед. Лет семь ходил или восемь, а ни разу я не видел грусти на его лице. Очень жизнерадостный был парнишка! И в работе усталости не знал, всякое дело в руках его спорилось. Лёгок был на подъём. Чуть возьмусь за что, он уже тут как тут: «Давайте, Мурад-ага, я сам сделаю!». Очень хороший был Аманмухаммед!

— Мы тоже вам помогали, Мурад-ага! — с лёгкой обидой сказал Эсен.

— О вас разговора нет. Вы мне — как сыновья родные. Но — слушайте дальше. А дальше было так, что приехал на стойбище брат Сухана Скупого. Аманмухаммед и давай просить, чтобы нам плату увеличили. Ах, зачем он просил!.. Не согласился, конечно, байский брат. У бая лишнюю монету, что у пса из пасти кость — не вырвешь… Тогда Аманмухаммед и говорит: давай, мол, причитающихся мне за работу овец — и я уйду. А причиталось ему много — овцы четыре. Разве может бай отдать подпаску четырёх овец? Он скорее в тухлом хаузе [87] утопится, чем отдаст!.. Аманмухаммед, — упокой его аллах в раю, — горяч был, вроде нашего Байрама, пригрозился: сам, мол, своих овец заберу. Как у них дальше дело происходило не знаю — занялся я посудой, хотел обед готовить. Только слышу — охнул кто-то. Обернулся: Аманмухаммед мой лежит весь в крови, байский брат пыряет его ножом куда попало…

87

Хауз — искусственный непроточный водоём небольших размеров.

— Убил?! — ахнул Эсен.

— Убил, сынок, — подтвердил Мурад-ага. Пока я подоспел, схватил убийцу за руку, а мой Аманму хаммед уже кончился… Вот какое страшное дело произошло, ребята… Не ставят нашего брата бай ни в грош, за людей не считают… Несколько дней спустя, поехал я за припасами домой. Сами знаете, какая дорога у эшекли, [88] да ещё когда на полпути хлеб кончится. Завернул я в попутное село, попросился к одним переночевать. Небогатая семья, но хорошо меня угостили, щедрый не кивает на свою бедность. Подсел ко мне подросток, начал выспрашивать, кто я и откуда. Невежливо это, конечно, да что возьмёшь с подростка! Ответил я ему, он и кричит: «Тётушка, идите сюда, дядя нашего Аманмухаммеда знает». Входит молодая женщина — я и обомлел: живой Аманмухаммед стоит! Слёзы у меня на глаза, прочитал я джиназу [89] , завернул сачак. Молодайка и спрашивает, верно ли, мол, что брата бай убил, надо, мол, поминки устроить, если верно. Рассказал я ей всё, как было, ничего не утаил. Она в голос запричитала, и у меня сердце щемит, словно колючка в него попала, хоть криком кричи…

88

Эшекли — дословно «ишачий седок», человек, едущий на осле.

89

Джиназа — заупокойная ритуальная молитва.

Мурад-ага достал из тельпека свой затасканный платок, вытер глаза.

— Стар я становлюсь, сынки… Сердце слабое стало. Чуть что — плачу… Вот как бывает на свете… Ну, прощайте, сынки, нам ещё далеко идти. Не забывайте мои слова. Я уже скоро в могилу собираться буду, а вы крепко друг за дружку держитесь, не ссорьтесь, помните: два сокола дерутся — корм ворону достаётся. В дружбе легче жить, легче врага одолеть. Держитесь, сынки, друг за друга, помогайте один другому в беде. Прощайте, дорогие мои, простите, если чем обидел…

— Мы никогда не были на вас в обиде, Мурад-ага, — тихо сказал Байрам. — Мы до самой смерти не забудем вас, всегда с благодарностью вспомним. Пусть счастье не обойдёт вас стороной, отец!

— Будьте счастливы, дорогой Мурад-ага, — пожелал и Эсен.

— Спасибо, сынки, дай вам бог всего хорошего, растроганно сказал старик и полез за платком. — Прощайте, мои родные?

Чабаны разошлись. Елбарс некоторое время сидел, поглядывая то в одну сторону, то в другую. В его глазах светилась глубокая печаль, словно пёс всё понимал и разделял горе людей. Потом он поднялся, ещё раз посмотрел на уходящих подпасков и затрусил за Мурадом-ага.

Долго оглядывался старый, чабан на своих верных помощников и крепко жалел, что пришлось разлучиться. Эсена он знал давно. Байрам прожил на стойбище всего несколько дней, но за это короткое время сумел привязать к себе Мурада-ага. «Эх, ты, жизнь неладная!» — думал чабан, подбирая полы халата, чтобы легче было шагать.

Солнце, словно пытавшееся целый день своей щедростью исправить горе, причинённое недавней вьюгой, клонилось к горизонту и всё больше и краснее становился его огненный диск. Вот он коснулся линии, где чёрная земля соединяется с голубым небом, задержался на мгновение и беззвучно канул в свой бездонный провал, точно брошенный в воду камень. И как от камня разбегаются кругами волны, так и. на небе полыхнул лихорадочный румянец заката.

Оразсолтан-эдже сидела на корточках у погасшего оджака, прикусив рукав накинутого на голову старенького пуренджика. Уткнувшись подбородком в колено, она думала свои постоянные тяжёлые думы Дурды, подперев голову руками, лежал около неё. Он первый увидел входящего отца, вскочил, подбежал, молча обнял его. Страшные события словно повлияли на его рост — мальчик неудержимо тянулся кверху и был уже почти вровень с невысоким отцом.

Разглядев мужа, Оразсолтан-эдже всхлипнула и стала вытирать рукавом невольно хлынувшие слёзы, Мурад-ага ошеломлённо остановился. Дурды торопливо сказал:

— После того, как ты уехал, брат человека, которого зовут Бекмурад-бай, напал с джигитами на село.

Они избили маму, тётушку Огульнияз и увезли с собой нашу Узук.

Это была третья и последняя шутка, приготовленная судьбой Мураду-ага на три дня — по шутке на день.

Старик обессиленно опустился на кошму, лёг на бок. Оразсолтан-эдже заплакала навзрыд.

Молчание, прерываемое тяжкими рыданиями Оразсолтан-эдже, длилось бесконечно. Дурды уснул возле отца. Наконец Мурад-ага сказал: