Судовая роль, или Путешествие Вероники

Женечка порта опасался, слишком уж велика была разница — крошечный пацанчик на папиных руках и огромные движущиеся монстры. Прятал лицо у Никаса на плече, когда проходили мимо причала с горой ржавого железа. Туда опускался большой круглый магнит, приклеивал к себе великанскую жменю старья, нес через полосу воды, через высокий борт и над раскрытым трюмом, вдруг обессилев, отпускал забранное с тяжким и грозным грохотом. Женька орал, пугаясь и закрывая уши потными ладошками, а Никас смеялся, ускоряя шаги.

Дома, просыпаясь ночами, Ника слушала, как вдалеке грохочет порт и, улыбаясь, узнавала звуки. Вот свистит маневровый паровоз, собирая грузовые вагоны. А вот грохочет магнит, роняя свое ржавое добро в гулкий трюм.

Такси притормозило под высокими старыми тополями, крутящими на легком ветру серебряные изнанки листьев, и Ника обреченно выбралась на тротуар, ватно ступая непослушными ногами. Открыла заднюю дверцу, где бочком сидела мрачная Васька, оглядывая серые и черные разводы на штанинах.

— Пропуск дай.

Васька вцепилась в сумочку обеими руками, захлопала накрашенными ресницами. Оглядела себя, и даже, выпятив губу, попыталась заглянуть в декольте.

— Я это… Ой…

— Что?

— Кусинька. Я его, наверное, уронила. Эта когда, белобрысая, на меня. Ну что? Смотри, я ж упала как!

Ника растерянно посмотрела на шофера. Тот барабанил пальцами по коленям, сочувственно ухмыляясь:

— Что, тальманша? На работу не попадешь теперь?

— Я не… я…

Краснея, Ника отвернулась и взбежала по трем ступенькам, ведущим в стеклянный кубик проходной. Таксист решил, что она тут работает. Ходит в засаленном ватнике по причалу, с раскрытым журналом и ставит галочки, отмечая перемещения груза. Ну и ладно, пусть думает.

— Я… — сказала она вахтеру, который мирно беседовал с мужчиной в старом кителе с потускневшими нашивками на рукавах, — здрасти. Мне на пароход. «Каразино». Стоит в порту.

— Пропуск, — вахтер не повернулся, но руку протянул.

— Дома. И паспорт дома. Вы мне только скажите, как позвонить, а потом я съезжу, за паспортом.

Вахтер повернулся, медленно осмотрел взволнованную Нику, останавливая взгляд на пышной юбке, белых плетеных сандаликах на танкетке; и ухмыльнулся, уставившись на тоненькую маечку, через которую просвечивал кружевной лифчик.

Через Никино плечо посмотрел на терпеливый жигуль с распахнутой дверцей, за которой мелькала Васькина физиономия с малиновыми губами.

— А рожа не треснет?

— Что? — Ника отступила на шаг, потрясенная, — да как вы!..

— А вот так! — вахтер, упиваясь, привстал, наклонившись над стойкой, — задрали, лазите и лазите, хучь бы оделась как женчина, а то лезет тут, сверкает. Иди отсюда. За углом подождешь.

Собеседник вахтера вздохнул сочувственно, обмасливая Нику выцветшими глазами. На морщинистом лице проплыло мечтательное выражение, мол, эх, мне бы скинуть годов тридцать-сорок.

— Так вы подумали, что я… — она нервно рассмеялась, качая головой, — вы не поняли! На «Каразине» ходит мой муж, он механик. Мы живем тут, в Южноморске. Алешкин фамилия, Николай Алешкин. Мне нужно срочно попасть на пароход. На судно, то есть. Вы посмотрите, посмотрите в списке!

Вахтер, кашлянув, придвинул к себе кипу бумажек и, поддевая их сухим пальцем, нахмурился.

— Ну… ну есть, «Каразино». Да.

— Алешкин, — подсказала Ника.

— Алешкин, — повторил за ней вахтер, — Николай. Все так.

— А я? В дополнении, посмотрите!

— Не учи, знаю.

— И еще сын — Евгений, ну, может, и нет его, он с бабушкой уехал, но вдруг вписали.

В стеклянном пространстве наступила тишина, прерываемая мерным сопением вахтера. Да из открытой в порт двери доносился неутихающий шум и лязг.

— Нету, — злорадно сообщил вахтер и захлопнул папку.

— Как нету? — Ника подступила к стойке, втискиваясь между рамками турникета, — как нету? Должна быть!

— Эй, а ну назад! Сказал же — нечего лазить. Иди, иди отсюда. Тоже мне — жена-а-а!

Он замахал рукой, будто прогоняя муху. И доверительно обратился к старому кителю:

— Совсем стыд потеряли. Ночью с забора снимал одну такую. Пьянюща, юбка задралась, ногами дрыгает, тьфу. Тоже заливала, к мужу иду. А сама пьянюща!

Шею, грудь и щеки Ники залила горячая краска. Она растерянно оглянулась, кусая губы.

— Иди отсюда! — возвысил голос вахтер, — милицию вызову! — и положил руку на старый захватанный телефон.

Ника повернулась и неверными шагами, ничего не видя от внезапных слез, вышла, хватаясь рукой за прохладную никелированную трубу перил. Обойдя таксиста, повалилась на переднее сиденье.

— Что? Куся, что там? — запрыгала на заднем Васька, суя лицо к ее щеке и отплевываясь от никиных пушистых волос.

— Я не знаю… — голос с трудом проталкивался через горло, слова казались тяжелыми, будто все их Ника забыла, — «Каразино» там. А Коля… я не пойму. Никак.

— Иван, — требовательно сказала Васька, — чего стоишь, как засватанный? Пойди, ты ж мужчина! Тебе скажут!

Таксист потоптался, крякнул и пошел в стеклянные чертоги.

— Иван? — вяло удивилась Ника, — Иван?

— Ну, Иван Петрович, — поправилась Васька, — а чо, пусть узнает. Он хороший, он мне полотенец дал.

— Какой полотенец?

— А вот! — Васька привстала, рукой поворачивая никину голову, продемонстрировала голые коленки, укрытые махровым оранжевым полотенцем, — сказал, поедем в гараж, у него там растворитель, почистим брюки. Куся, ну не надо так, что ты как булыжник. Потерпи, все щас узнает.

— Вась… этот козлище старый, он сказал через забор лезла, такая же… как я…

— Вовсе не такая. Ты не такая, Куся!

— Да подожди ты! Вечер скоро. Утром пароход уйдет. Может и мне — через забор?

— А долезла? Которая лезла-то?

— Не. В милицию сдал.

— Кусинька, не надо в милицию. Ты красивая, умная, и вдруг милиция. А может, твой Коля уже дома, а? Может, сидит там и ждет, а Нина Петровна лежит в обмороке, рядом?

Ника выдохнула, водя вокруг проясневшими глазами. И, правда. Вдруг прибежал на часок, а она тут.

— Короче так, — таксист, оказавшийся Иваном Петровичем, бухнулся на сиденье и повернул ключ зажигания, — на рейде они, через два часа уходят, уже лоцмана взяли.