Судовая роль, или Путешествие Вероники

Потом все курили почему-то на лестничной площадке, Атос, прислонившись к перилам тихо тренькал гитарными струнами, поглядывая на Нику и улыбаясь ей такой спокойной и надежной улыбкой, что у нее закололо сердце и снова захотелось ликера, а он уже был в руке, а в другой была сигарета с золотым ободком. Гонза, оступаясь на лестнице, громко вещал что-то о пингвинах и Тина, смеясь, держала его за рукав рубашки, отчего та перекосилась и вылезла из джинсов.

И снова Ника сидела на диване, стараясь понять, куда показывают стрелки на больших настенных часах, а рядом сладко спал Валера, а его жена танцевала в одиночестве, размахивая пустой конфетной коробкой.

Тина упала рядом, поправляя на большой груди свитерок.

— Ты как? Уже девять, пойдем, мы с Гонзиком тебя доставим в кассу, потом отвезем домой. Собирайся.

Гонза заглядывал в двери и секретно моргал Тине, помавая в воздухе длинными руками. Ника тоскливо оглянулась на темнеющее окно. Все кончилось. На морвокзале хмурая небольшая очередь, там ей дадут билет в горькую реальность, в которой надо куда-то ехать, одной. Тащиться в чужом городе в порт, снова общаться с вахтером, и там уже ее точно не будет в судовой роли. И что тогда делать, непонятно.

Ника уныло представила себе, как, нацепив черные очки и подняв воротник плаща, она прохаживается возле проходной с огромной лупой, изучая следы блудного Николая, а потом лежит за кустами сирени, в засаде. Фу и фу! И снова сказала, в который раз, но уже Тине:

— Не хочу я.

— Что случилось? — Тина бросила поправлять волосы и повернулась к Нике, свела косящие глаза и расхохоталась, потому что никак не сводились.

— Тинка! Тин Диванна! — воззвал от дверей Гонза.

Ника подумала, не надо рассказывать, не надо. Толку от этого никакого, разве что настроение Тине испортит. А рядом присел на корточки Атос, задрал лицо, переводя глаза с одной на другую.

— Тина Иванна, а давай я Веронику провожу. Вы езжайте, а я провожу.

— А? — Тина толкнула Нику локтем.

Лицо у Атоса было светлым, глаза чуть близорукие, нос тонкий, красивый, губы бледные, но не узкие. Русые волосы забраны со лба и увязаны в хвост. Совсем не такой, как яркий смуглый Никас, как он смеялся «меня во всех южных портах за местного принимают — турки за турка, арабы — за араба»…

— Я ведь не домой, — сказала Ника, — мне билет еще. Потом уже только.

— Вот и пойдем вместе. Втроем.

— Втроем? — и кивнула, когда Атос поднял гитару, — ну да, втроем.

Тина встала и, погладив Нику по плечу, распорядилась:

— Вот и… хорошо. Так, чтоб додому довел, понял? Никуся, позвонишь мне. И не стесняйся, хоть под утро — все равно, зв-вони.

Гонза затопотал вокруг Тины, а она, послав через плечо Даньки воздушный поцелуй, еще раз показала Нике пальцем, как набирают номер, мол, звони! И ушла.

Нике стало тошно. Надо было сказать ей про мужа. Вдруг Тина бы что придумала. Цепляясь за руку Атоса, она тоже встала.

— Пойдем?

— На посошок! — заревел с дивана пробудившийся Валера, — и штрафную!

— Какую штрафную? — взвизгнула его жена.

— Какую-нибудь, — резонно ответил Валера, дернув Нику за платье, усадил, и снова в ее пальцах оказалась рюмочка.

Глава 9 Ника и ночная прогулка

Город был черным-черным. И там, где фонари роняли на черные листья и серые тротуары пятна белого света — все равно казался черным, исчерченным яркими пятнами. Без ветра, будто искусственный, вырезанный из картона. Неподвижно висели смутные гроздья акации, и только запах цветов был живым, истекал в стороны и вверх, как сироп в черном стакане ночи. И казалось, свет идет от него, заползает в нос, щекочет горло и живот.

Атос крепко держал Никины пальцы, вел осторожно, подстраиваясь к неровным шагам. А Ника, подламывая то одну ногу, то другую, как давеча Ронка, неловко смеялась и изо всех сил старалась не качаться.

— Ой! — падая, обеими руками уцепилась за плечи Атоса. И с досадой скинула туфли, поправляя на плече сумочку, — не могу больше.

Он утвердил ее ровно и, нагнувшись, подхватил туфли. Выпрямился, смеясь. Ника подумала немного, ворочая мысли в хмельной голове.

— Подожди. Я… сейчас.

Качаясь, убрела в кусты и там, оступаясь, стянула с себя кружевные колготки, скомкала в руке, поглядывая на смирную спину спутника, облитую мертвым светом.

— Дай. Иди сюда. Сумку дай мне.

Запихнула в сумку колготки, туда же с трудом утолкала туфли, успокоенно проверив кошелек с выданными Тиной двумя сотнями. И потопав босой ногой, вздохнула:

— Вот так. Или мы? Слушай, мы поедем или пойдем? Тут три остановки всего.

— Давай пешком.

— Ага.

Они шли рядом, сумка крутилась на плече, ударяя в живот раздутыми боками, но Атос держал ее руку, поглаживая ладонь горячими пальцами. Нежные после зимы ступни покалывали крошки и мусор. Но это было даже приятно. Ника попробовала что-то рассказать, показывая на пятна белого запаха, такие странные посреди черноты, но язык слушался плохо и она, засмеявшись, просто шагала, с удовольствием ударяя пятками твердый асфальт.

— Я тебя сразу увидел. Ты шла.

— Я сидела. В уг… в углу там.

— Не-ет. Ты шла. По коридору. И солнце в спину. Цок-цок, и волосы по спине прыгают. Я с Гонзой стоял и с Олегом, из океанической. И с ребятами там, в-общем. Я не хотел спрашивать это кто.

— Ага.

Он засмеялся. Впереди по освещенной улице проезжали, блестя, машины, выскакивали из-за черных деревьев, как звери и впрыгивали снова в такие же черные деревья.

— Я думаю, ну пусть повернется. А ты уходила и вот сейчас совсем уйдешь. Я хотел крикнуть. Или упасть, громко.

— Громко упасть?

— Ну да. Так — бам-м-м! Чтоб стекла зазвенели. Но думаю, все ж поймут, чего я упал. А ты зашла к Тине, в читалку. Ну, думаю, я спрошу ее. Потом.

— Потом. Потом!

Ника вспомнила васькиного загранщика, живущего по методе. И взмахнув рукой, горячо заговорила заплетающимся языком:

— Потом! Какое вот потом? Когда это — потом? Когда мне будет тридцать пять — старуха когда совсем? Где ты вообще был?

— Я? Подожди…

— Видишь! — она топнула ногой и уцепилась за Атоса, возмущенно задирая к нему лицо, — снова подожди. Жди и жди, чего ждать? Где, я спрашиваю ты был, когда я бегала тут. На дурацкую эту дискотеку? Почему? Может, все по-другому бы.

Атос отвел в сторону руку с гитарой, а другой сильно прижал Нику к себе, поцеловал в волосы, когда она увернулась от поцелуя в губы.

— Да я думал, тебе лет семнадцать! Думаю, что за школьница к Тинке прибежала.

— Врешь ты все. Ладно. Извини.

— Ну что ты.

Он, быстро сгибаясь, положил гитару на асфальт, та пропела обиженно. Обхватил Нику обеими руками и не дал ее лицу отвернуться. Они стояли рядом с пятном света, двумя черными сомкнутыми силуэтами, покачиваясь. И Ника, отрываясь от горячих губ, судорожно вдохнула. Качнулась, выныривая из объятий.