Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Ты билет взяла, Вероника?

— Мам, да что случилось?

Трубка тяжело вздохнула и вдруг почти незнакомым строгим голосом сказала:

— Ты бери билет. Поезжай. Тут снова звонили. Я говорю, да кто это, наконец? А там женский голос, спросили Колю. Я говорю он в рейсе. А она… она спрашивает, а вы его мама, наверное?

В животе Ники забегали мурашки. Она прижала трубку к уху сильно-сильно, потому что вдруг стала плохо слышать.

— Я говорю, нет, я его теща. И она… она очень удивилась. Как теща, какая теща? А такая говорю, мама его жены. Она засмеялась, так странно и трубку бросила.

Нике показалось, что из круглой пластмассовой луковицы донесся запах валерьянки. Охрипшим голосом сказала:

— Мам, ну мало ли. Знакомая какая. Может быть. Ведь может же?

— Комета утром, Вероника, в семь тридцать, да? Ты сумку собери, чтоб была готова. Я тут сто рублей отложила, вам на подарок, возьмешь.

Каждое слово подстегивало мурашек, и они суетились, щекоча Нике живот, локти, шею и лоб. Трубка мешала, хотелось ее выбросить и хлопать себя по щекам, чтоб прогнать эту противную щекочущую мелочь.

— Вероника? А ты где сейчас? Кто там шумит?

— Я у Тины, в гостях, — чужим голосом сказала Ника и протянула трубку к светлому прямоугольнику стекла, будто мама могла заглянуть в яркую гостиную, где всем весело. Подержав, вернула к уху.

— Меня проводят, мам. Тина подвезет.

— Хорошо. Но все равно, не задерживайтесь.

Ника положила трубку на покатый верх аппарата, та упала и еще пару минут Ника стояла, вдумчиво укладывая ту, подхватывая и укладывая снова. А потом, вздохнув и облизав пересохшие губы, открыла двери, сунула телефон на тумбочку. Постояла в полумраке, не решаясь идти в светлую комнату, ощущая, как смялось и перевернулось лицо, будто нос переехал на лоб, а уши на шею.

Ее муж. Пять с половиной лет. А до него почти ничего и не было, совсем ведь девчонка была. И будто всю жизнь замужем. За мужем. Господи, а как же мама? Она была замужем двадцать пять лет! Сто жизней. А потом — одна. Бедная мама. А Ника?

Из-за полуоткрытой двери вывернулся высокий силуэт. Гонза, смеясь и выкрикивая слова песенки, споткнулся о неподвижную Нику.

— О! Ты что тут мыслишь? Умел бы бояться, так напугался бы.

Не останавливаясь, схватил ее руку, чмокнул запястье, щекоча жесткими усами, и не успела Ника ответить, прошествовал дальше, закрылся в туалете. Она растерянно оглянулась. Ну вот, теперь что — стоять столбом и ждать, когда Гонза выйдет?

Нахмурилась, потом нацепила на лицо улыбку, шагнула в гомон и яркий свет.

Данька рассеянно улыбнулся навстречу, а сам, не поворачиваясь, прислушивался к смеху жены, которая прыгала по дивану, мелькая коленками и смеясь, валилась на плечо Атоса. На разоренном столе оплывали свечи, треща и капая цветным парафином, пахли томно и горячо. Поблескивал в маленьких рюмочках ликер, исходя горьким миндальным ароматом. Тина, уютно устроившись в кресле, замахала подруге рукой, указывая на мягкую скамеечку рядом с Данькиным стулом.

Но Ника мерным шагом прошла к дивану и села в уголок, рядом с Валей, которая тихо шипела мужу упреки. Валера радостно улыбался, кивал и время от времени напускал на лицо скорбь, но та быстренько умирала под натиском новой улыбки.

Ронка засмеялась мелко-мелко, свалилась спиной на колени Атосу, глядя в потолок, задрыгала длинными ногами.

— Танцевать! Давайте, давайте танцевать! Дань, гаси свет!

Даня деревянной походкой прошел к стене и хлопнул рукой по выключателю. Ника отвернулась, не желая видеть в полумраке его лицо. И вдруг, под тихие ленивые аккорды из динамиков, кто-то взял ее руку, бережно поднимая, и другой охватил спину, прижимая к себе. Смех Ронки умолк.

Ника шагнула вперед, Атос подался назад, наклоняя голову к ее волосам, так что она ощутила теплое дыхание — кофе и ликер, горький миндаль, почти цианид. И еще запах, мужской туалетной воды. Или одеколона. Повел, мягко держа за талию.

— Ты пахнешь, — сказала Ника в ухо, с готовностью подставленное.

— Надеюсь, хорошо?

— Табаком и чем-то странным. Мне нравится.

— Называется «Мачо», ребята привезли из рейса, — он тихо засмеялся, — коробку на продажу, да я выпросил флакон, понравился запах, он, правда, странный. Рад, что тебе нравится, а то все морщатся и плюются.

— Ронка не морщится.

Песня текла и текла, повертываясь змеиными движениями. Они покачивались внутри ее колец, а вокруг так же покачивались другие пары. Пыхали свечи, подъедая сами себя и разгораясь от съеденного. Ника с острым сожалением подумала, что вот — как десять лет тому, только вещи на ней красивые и дорогие, туфельки из валютного, колготки каких не купишь. А на душе мряка и черти что. Наверное, навсегда.

— Ронка? — Атос покачал головой, и волосы скользнули по Никиному уху, — она вообще ни от чего не морщится. Уж извини. Сказал бы я, что Ронка хороший товарищ. Да какой из нее товарищ. Так…

— Не хочу, — Ника закрыла глаза.

— Не буду, — согласился Атос.

Молча переминались с ноги на ногу, еле обозначая движение, а песня текла и текла, мужской хриплый, уверенный в себе голос что-то рассказывал по-английски, чего Ника не понимала, но чувствовала в нем полную свободу. Все можно, а вы тут навешали на себя запретов, иронично укорял голос, смотрите, каков я — гастроли и девушки, слава и деньги, а главное — я пою. Не то что вы.

Не то что я, поправляла Ника певца мысленно. Сижу за мужем, клуша эдакая, а ему звонят непонятно кто, сильно удивляясь, что Коленька, оказывается, женат! И ее мама, которая так о нем пеклась, теперь сама говорит о билете. А потому что не хочет, чтоб дочь повторила ее судьбу. Отец ушел, а мама все за ним замужем. Хотя у него уже вторая, молодая и бойкая жена.

— Не хочу, — еле шевеля губами, прошептала Ника, — не хочу так…

— Что, моя принцесса? — Атос шептал так же тихо и из-за этого наклонялся, прижимаясь губами к ее уху. Но Ника дернула головой, отступила на шаг, разрывая объятия. И он, кивнув, повел ее дальше, туда, где голос певца утихал, засыпая вместе с музыкой.

Когда позже Ника сидела на диване и послушно глотала ликер из маленькой рюмки, то хотела позвать Тину и все ей рассказать, но та исчезла, и не было Гонзы, а Ронка, расстроенно оглядев медноликого Валеру и Атоса, который приклеился к Нике, наконец, обратила внимание на мужа, и теперь валялась поперек кресла на его коленях, кидая в потолок лепестки с розы, поникшей в ее руке. Данька сидел, держа ее как драгоценность, сверкал улыбкой на загорелом лице.

Потом снова были танцы, снова Атос легко прижимал Нику к себе, и она положила голову на его плечо, мысленно оплакивая свою загубленную жизнь. Не забывая отпихивать руки партнера, если он брался не там, где положено. Атос руки послушно убирал, и Ника за это его горячо зауважала, даже почти полюбила, впрочем, пытаясь сосчитать, сколько же маленьких рюмочек ликера «Амаретто» ей понадобилось для эдакого приступа любви. Рюмочки никак не хотели считаться, тем более, что вдруг в руке появлялась еще одна, и ее нужно было выпить, потому что перед лицом маячила коробка с каким-то заморскими экзотическими конфетами. А потом рядом проплывала Тина, томно откидывая голову, отягощенную гривой рыжих волос, и Гонза, придерживая ее спину, гусарски шевелил усами и что-то пел басом.