Судовая роль, или Путешествие Вероники

В трубке гудело, потом заикалось и гудело снова — уже повыше тоном. И когда Ника уже собралась ее повесить, жетон с щелканьем провалился. Мужской голос, странно знакомый, смеясь в сторону, с деланной важностью сообщил ей:

— Вы позвонили в отель неистовой стр-расти. Если у вас хватило совести оторвать мужчину от женщины — говорите!

— Дыма, — послышался приглушенный голос Тины, — не ерунди, дай трубку! Может, по делу!

— Среди ночи? — резонно возразил голос и Ника, холодея, узнала его. Атос.

— Что молчите? Тина, возьми, не иначе мой соперник тебя жаждет.

— Дурень ты, Дымище. Алло? Алло, кто это?

В голосе Тины слышались заинтригованные нотки.

— Тина, — растерянно сказала Ника. В трубке пискнуло, и она сунула в щель второй жетон.

— Это Ника. Я тебе звоню… звоню, вот…

— Вот черт, — низким голосом сказала Тина, — да подожди, не лезь. Ты где? Что случилось? Ты в порядке?

Ника сделала паузу и вдруг расхохоталась в трубку.

— А… — растерянно сказала Тина, — да ты бухая, что ли? Ника, немедленно говори, где тебя носит? Ты нашла Николая?

Ника молчала. И вдруг, что-то поняв, наверное, увидев лицо Атоса, там рядом с собой, когда он услышал имя Ники, Тина медленно сказала:

— Вот черт. Черт! Слушай. Не бросай трубку только. Вероничка, я же думала, ты и Данька. А ты… Ну, блин, как получилось-то. Не знаю, что и сказать.

— А ничего не говори, — Ника положила трубку на рычаг и с силой прижала, почти повисая на нем.

Ах, гады. Да что ж творится в мире? Этот, за руку хватал. Смотрел барашком. А Тина? Как она могла?

Пнув стенку, Ника вылетела из кабинки. Проскочила пальмовый уголок, бросив на ходу умоляющему крику «дэвушка».

— Да пошел ты!

И, не возвращаясь к столику, ввинтилась в толпу танцующих. Оскаливаясь, подняла вверх руку, с зажатой в ней сумочкой. И заплясала, вскидывая ноги.

— Чин-чин-чингис-хан!
–

орали музыканты, дергая струны, гремя барабанами.

Глава 13 Ника и всевозможные опасности

Ностальгический «Чингис-хан», подняв всю ресторанную толпу и бешено прокрутив ее в мясорубке скачущих воплей и рычания, умолк, сменяясь медленным вступлением, тончайшим гитарным перебором, что складывался в щемящую мелодию, такую знакомую.

— О-о-о, — выдохнули потные растрепанные танцоры и, притихнув, под первые слова певца, сами собой разобрались на пары — кто где стоял.

— On a dark desert highway Cool wind in my hair Warm smell of colitas Rising up through the air, —

выводил тоскующим голосом немолодой, сверкающий пиджаком, мужчина, стоя спиной к танцполу, и кивал толстяку с гитарой, который, улыбаясь и завесив лицо темными мокрыми прядями, перебегал пальцами по струнам.

Ника чуть не заплакала, когда голос вошел в грудь, и стал устраиваться там. Поворачивался змеей времени — оттуда, из темноты юности, замешанной на цветных вспышках дискотечных вечеров, и вдруг сцепленной с пением Атоса, который, хоть и не так и не это, но тоже — гитара. Дивная высокая тоска мелодии, которая родилась до нее, дождалась ее шестнадцатилетнего сердца, замирающего в ожидании чуда, и вела, вела по бестолковой юности, чтобы плавно опустить на затоптанный танцпол гостиничного ресторанчика, не постарев ни на одну ноту, ни на единое английское слово, проговоренное хрипловатым мужским гоосом…

— Up ahead in the distance I saw a shimmering light My head grew heavy, and my sight grew dim I had to stop for the night, —

голосил певец, пока Никину руку укладывал к себе на плечо невысокий лохматый мужчина, прижимая к расстегнутому пиджаку волнующуюся под серебристым шелком грудь.

— Велкам ту де хоутэл Калифорния, — помогала певцу Ника дрожащим голосом, глядя в туманное от слез пространство над пиджачным плечом. И партнер что-то согласное проборматывал, топчась и проталкивая ее через такие же размякшие в танце пары.

— Сач э ловли плейс, сач э ловли плейс, сач э ловли плэйс, — пожаловалась ему Ника и он благодарно прижал ее крепче.

Голос утекал, стихая, поочередно зажигались лампы на углах высокого потолка — яркие, скучные, безжалостные. И Ника, прерывисто вздохнув, шмыгнула и, кивнув мужчине, опустила руки. Шагнула в сторону столика.

— Э-э-э, — сказал тот с южным акцентом, — куда, красавица? Гулять поедем, а?

— Нет, — благодарно и вежливо улыбнувшись, Ника попыталась его обойти.

Мужчина растопырил руки, и одной цепко ухватил ее запястье. Вдруг стали очень слышны кашель, смешки, негромкие разговоры, и — скрежет стульев у столов. Музыканты складывали гитары, которые в ярком свете блестели мертво и глухо.

Ника вырвала руку и, отскочив, раздувая ноздри, быстро прошла к неподвижной драпированной шторе, рядом с которой притулился их столик. Встала столбом, растерянно сжимая цепочку косметички на плече. Хмурый официант сгребал со стола грязные тарелки на большой поднос.

— А где все? — спросила Ника.

— Закрываемся, — ответил тот и, обходя ее, бросил:

— Вниз спустились.

— С-спасибо! — она заторопилась к началу широкой лестницы, на которой виднелись головы уходящих гостей.

Внутри все нехорошо сжалось, и она старательно улыбнулась, ругая себя. Вот уже трусиха, чего волноваться, девки ж еще в туалет, наверное, бегали, а сейчас в гардеробе еще…

«Какой гардероб, на улице лето почти» сказал трезвый внутренний голос с издевкой, «театр тебе, что ли».

«Значит, снаружи! Ждут!» постаралась убедить его Ника, стуча каблуками по скользким ступеням и огибая группки смеющихся усталых людей, что сверкали женскими нарядами, изрядно помятыми и расхристанными. «На стоянке! Люда ж сказала — такси»…

Стеклянные двери большого холла без перерыва открывались, выпуская в ночь, освещенную фонарями, очередных гомонящих и молчащих. И на площадке второго этажа дорогу Нике вдруг заступил крепкий парень, положил руку на плечо и, на всем ходу повернув, толкнул в пустоту гостиничного коридора.