Сухово-Кобылин. Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга
Шрифт:
«Кобылин имел смелость вывести на сцену, — писал известный литератор рубежа XIX— XX столетий Александр Амфитеатров, — весь следственный арсенал дореформенного застенка квартала: пытка полотенцем, пытка бойлом городовых, пытка темною, пытка жаждою».
Да, было от чего прийти в ярость министру внутренних дел Петру Александровичу Валуеву Прочитав первую редакцию «Смерти Тарелкина», он «ужаснулся и содрогнулся» и самолично наложил на пьесу запрет, написав на полях: «Сплошная революция».
На заседании 18 декабря, несмотря на все старания сенаторов, единогласия достигнуто не было. Заседание продлилось до позднего вечера и было перенесено на 22-е. Но и в этот
— Кобылина от суда освободить.
— Признать Кобылина виновным в незаконном сожитии с Деманш.
— Признать Кобылина виновным в соучастии в убийстве.
— Не разрешая дела в существе, возвратить оное для доследования.
Объявил свое мнение на этом заседании и Кастор Никифорович Лебедев.
— Не подлежит сомнению, — говорил он, — что убийство совершено рассчитанно, из видов и хладнокровно. Дело это поставлено Шлыковым в самое затруднительное положение. Вопрос идет о том, назначать ли новое следствие или решить дело по показанию людей. Я не ожидаю ничего от нового следствия. Есть неясность и невероятность в показаниях сознавшихся убийц, не совсем достоверно само следствие, но прикосновенность лиц высшего круга, по моему мнению, несомнительна.
Обер-прокурор упорно настаивал на том, чтобы были проведены очные ставки Сухово-Кобылина с его дворовыми людьми. И Сенат принял такое решение. Александру Васильевичу было предписано явиться на допрос, но он ответил резким отказом.
«Комиссия признала нужным вытребовать меня к заседанию и дать мне очные ставки с открытыми по делу сему преступниками, — писал он в объяснительной записке. — Приняв во внимание 1138 статью, в коей сказано, что “очные ставки господам с их слугами даются в том только случае, если они оказываются участниками в одном и том же преступлении”, я нахожу, что ставки, которые Комиссия намерена дать мне с людьми моими, будут или прямо противны смыслу закона, или для лица моего оскорбительны, ибо Комиссия не иначе имеет право дать мне очные ставки, как разумея меня участником в преступлении людей моих».
На очные ставки он не явился. Дело ввиду разногласий было перенесено в Общее собрание московских и петербургских департаментов Сената.
Потом в суд пошло, потом дальше. Дело накопилось вот, говорят, какое: из присутствия в присутствие на ломовом возят.
Двадцать шестого июня 1853 года состоялось заседание в Общем собрании департаментов. Но и здесь сенаторы взялись спорить пуще прежнего:
— Оставить Кобылина в подозрении!
— Освободить от суда!
— Признать участником преступления!
— Присудить церковное покаяние за незаконную любовную связь!
— Оставить в подозрении по поводу оной связи!
— Привлечь за неявку на очные ставки!
— Не привлекать!
По разногласию в Общем собрании дело препроводили в Министерство юстиции, откуда и была прислана обстоятельная резолюция, составленная обер-прокурором Лебедевым и подписанная министром юстиции Паниным.
Второго октября резолюция была зачитана в Сенате. В ней говорилось:
«1. Убийство Симон-Деманш совершено не в ее квартире и не на месте, где найдено тело.
2. В настоящем деле, при явной неполноте и очевидных недостатках следствия, признание крепостных Сухово-Кобылина не удовлетворяет требованию закона, а при разночтении
на каждом шагу представляется весьма сомнительным и даже неправдоподобным. А посему сознания Егорова, Кашкиной, Козмина и Алексеевой об убийстве Симон-Деманш не могут служить основанием к осуждению их как убийц ея.3. Многие обстоятельства дела навлекают на Сухово-Кобылина, несмотря на его упорное запирательство, подозрение если не в самом убийстве, то в принятии в оном более или менее непосредственного участия, а также подозрение в подговоре людей своих принять убийство на себя».
Далее следовали подробное перечисление уже известных обстоятельств, «навлекающих подозрение», и предписание:
«А посему нахожу необходимым:
1. Подвергнуть дело сие строгому переследованию по всем обстоятельствам оного, через благонадежных и опытных чиновников, которым вменить в обязанность, чтобы употребили все законные средства к обнаружению истинной причины к убийству Симон-Деманш.
2. По окончанию следствия передать всё дело в суд 1-й степени для рассмотрения постановления вновь на законном основании, не стесняясь прежними решениями».
Одни пошли на выпуск: оправдать и от суда освободить. Вторые — оставить относительно любовной связи в подозрении. Третьи — обратить дело к переследованию и постановлению новых решений, не стесняясь прежними.
С резолюцией министра юстиции не согласились три сенатора — Нечаев, Отрощенко и Крута. Они выразили особое мнение, суть которого сводилась к тому, что дело нужно закрыть на основании признания дворовых людей. Без этих трех голосов Сенат не мог утвердить резолюцию, и «дело сие по несогласию гг. сенаторов с предложением г. министра юстиции было представлено в Государственный совет в департамент гражданских и духовных дел».
В ноябре 1853 года в Государственном совете дело было рассмотрено, а в декабре последовало решение:
«1. Утвердить по сему делу заключение министра юстиции и сенаторов, с ним согласных.
2. Создать Особую Чрезвычайную комиссию для переследования всего дела».
«Его Императорское Величество 11 января 1854 года решение сие высочайше утвердить изволили», — говорилось в деле.
Через полтора месяца комиссия была сформирована и, поскольку резолюцию о ее создании украшала надпись «И Я Николай I», комиссия стала именоваться «Особой Чрезвычайной и Высочайше Утвержденной». Возглавил ее чиновник Министерства юстиции генерал-майор Ливенцов.
Заручившись резолюцией Панина, которая теперь, после утверждения ее Государственным советом и императором, являлась обвинительным документом, имеющим полную власть, 30 апреля 1854 года комиссия постановила:
«Отставного титулярного советника Сухово-Кобылина арестовать и подвергнуть его содержанию под стражею, согласно 1009 статье XV тома Св[ода] законов».
Военный генерал-губернатор Москвы незамедлительно утвердил это постановление.
Седьмого мая Александра Васильевича вызвали в Мясницкую часть «для прохождения некоторых формальностей». Он приехал. Ему предъявили постановление, тут же арестовали и под конвоем отправили в городскую тюрьму у Воскресенских ворот, где посадили в одиночную камеру. А дело вновь закружилось по департаментам, по уголовным палатам, по государственным советам и надворным судам. Великий Слепец, торжествуя свой праздник, погонял ломовых лошадей, восседая на козлах.