Сумеречные люди
Шрифт:
— Еще нет.
Фозерингем рассмеялся.
— Ты все шутишь, — сказал он. — А я с тобой серьезно.
— И я серьезно. Тебе очень повезло, что у тебя вообще есть работа.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказал.
— Вздор! — сказал Фозерингем. — Когда ты говоришь такое, я тебе не верю.
— Никакой не вздор.
— Как бы то ни было, мне нужна новая работа. Где бы я мог общаться с людьми. С людьми именитыми, влиятельными. С писателями, например.
— Мы с Софи сегодня вечером идем в кино, — вздохнув, сказал Барлоу. — Сеанс
— Нет, погоди, Гектор, ты что, в самом деле считаешь, что я не зря работаю в этой газетенке?
— Зря не работаешь даже ты.
— По-моему, ты хочешь меня обидеть, Гектор.
— И нисколько этого не отрицаю.
— Послушай, всему есть предел. Люди, которые не знают тебя так, как знаю я, никогда бы не догадались, что ты шутишь.
Барлоу взял смешную маленькую шляпу, лежавшую на коробке возле телефона.
— А сейчас мы идем выпить, — объявил он и надел шляпу.
— Нет, ты безнадежен, — сказал Фозерингем и опять засмеялся.
— Пошли.
Они спустились по лестнице и вышли на улицу.
— Куда пойдем? — спросил Барлоу.
— Я знаю одно местечко, — сказал Фозерингем.
— Это далеко?
— За углом.
Фозерингем шел впереди, размахивая несложенным зонтиком и что-то насвистывая. В баре, довольно уютном заведении с тяжелыми, отделанными стеклярусом занавесками, никого, кроме них, не было. На голове у официантки красовался изысканный перманент.
— Как самочувствие, молодой человек? — обратилась она к Фозерингему.
— Мейзи, я должен перед тобой извиниться за вчерашний вечер.
— Будет вам.
— Правда, Мейзи.
— И что вы можете сказать в свое оправдание?
— Ну-с, — сказал Барлоу, — что будем пить?
— Учтите, плачу я, — сказал Фозерингем.
Мейзи принесла выпивку.
— Глаза б мои вас не видели, — буркнула она Фозерингему.
— Перестань, Мейзи, не надо так говорить.
— Смотрите, спиртное не пролейте, — сказала она.
— Мейзи, я, правда, вел себя вчера безобразно?
— Не то слово.
— Какой ужас, — сказал Фозерингем и, обращаясь к Барлоу, пожаловался: — Выпил-то всего две порции — и уже безобразен!
— Ты находишься у опасной черты, за которой безобразничать начинают не после двух порций, а до них.
— Хватит, Гектор, прошу тебя, — сказал Фозерингем и, повернувшись к Этуотеру, спросил:
— Вы сегодня вечером свободны?
— Нет, я ужинаю у Наоми Рейс.
— А то могли бы поужинать вместе. Что ж, Наоми от меня привет. Может, загляну к ней попозже вечером.
— Нам с Софи пора идти в кино, — спохватился Барлоу. — Может, успеем еще по одной?
Они выпили еще по одной. Барлоу и Софи встали.
— До свидания, старичок. До свидания, Софи, любовь моя.
— Заходи как-нибудь, — сказал Барлоу.
— Зайду, зайду.
Они вышли.
— Какая прелесть эта Софи! — воскликнул Фозерингем. — Вот бы и мне такую.
— На ней свет клином не сошелся.
— Вы правы, не сошелся. Весь вопрос
в том, где их брать.Этуотер ничего не ответил. Он огляделся. На стенах висели зеркала, много зеркал, с красными, синими и золотыми надписями на стекле. На стене напротив он заметил фотографию принца Уэльского, закуривавшего сигарету.
— Ах, — вздохнул Фозерингем. — O`u sontelles, vierge souvraine? Mais o`u sont les neiges d’antan?[10]
— В самом деле, где?
— По-моему, эта девушка влюблена в Гектора.
— По-моему, тоже.
— Нет, я вовсе не собираюсь ее у Гектора отбивать. Просто забавно.
— Да.
Мейзи, которая стояла за стойкой, подперев голову обеими руками и не отрываясь смотрела на них, сказала:
— Между прочим, мистер Фозерингем, вы еще толком не извинились.
— Не приставай, Мейзи.
— Это я к вам пристаю?!
— Ты, Мейзи, ты.
— Тоже скажете!
— Будет, Мейзи, всему свое время.
Официантка засмеялась. Потом взяла тряпку и вытерла стойку: она положила Этуотеру в джин слишком много мяты, и джин вылился. Хорошенькой ее назвать было трудно, но у нее было смышленое личико и вьющиеся волосы. Насухо вытерев стойку, она подошла к той части бара, где находились холодные закуски, и стала делать сэндвичи с ветчиной. Фозерингем вздохнул.
— Иногда, — сказал он, — я думаю о том, что молодым людям вроде нас с вами будущее не сулит ничего хорошего.
И он повертел стакан в пальцах. Вид у него сделался вдруг печальный.
— Еще джина? — спросил Этуотер.
— Да, пожалуйста. Что мы видим перед собой? Пивные, сотни, тысячи пивных с тошнотворным запахом. Армии мертвецки пьяных журналистов.
— Выбросьте вы их из головы.
— Миллионы официанток, которые говорят одно и то же.
Этуотер кивнул.
— Выпивка, которая так ужасна, что от нее с души воротит. Женщины, которые причиняют одни страдания.
— А Америка?
— Ах, — вздохнул Фозерингем. — Америка! Но день отъезда еще не установлен.
— Разве это имеет значение?
— Как знать.
— Почему?
— И вы еще спрашиваете меня, почему, — недоумевал Фозерингем. — А позвольте спросить вас, даже если я и поеду в Америку, что, собственно, это изменит? — Теперь он был мрачнее тучи. — Что это изменит? — повторил он. — К чему приведет? Я вас спрашиваю, Этуотер.
— Не знаю.
— Вот именно, не знаете. И я не знаю. Никто не знает. Мы просто продолжаем жить, как жили. Живем себе и живем.
— Согласен.
— Сидим здесь, а ведь в это самое время мы с вами могли бы задумать и осуществить нечто грандиозное.
— Вы в этом уверены?
— Вы вот знаете, чем мы сейчас занимаемся?
— Нет.
— Сказать вам?
— Да.
— Мы прожигаем нашу молодость.
— Вы находите?
— Каждую минуту улетают драгоценные секунды. Бьет час. С каждым мгновением мы все ближе и ближе к роковому концу.
— И что же он собой, этот роковой конец, представляет?
— Вы не боитесь узнать правду?