Сумерки (Размышления о судьбе России)

— Госпожа премьер-министр, со всем этим надо кончать, и как можно скорее.

— Да, — ответила несколько растерянная Тэтчер.

Из Лондона мы уехали раньше срока, поскольку нам сооб­щили, что умер Устинов — министр обороны.

Этими рассказами я хочу лишь напомнить о той реальной обстановке в высшем эшелоне аппарата партии, которая складывалась перед Перестройкой, перед Мартовско-апрель- ской демократической революцией, зерна которой уже нача­ли прорастать. Совещание по идеологии и визит в Англию оказались, как я считаю, своеобразной прелюдией, пусть и робкой, к тем переменам, которых напряженно ждала страна.

А пока что жизнь шла своим чередом. С горечью хочу упомянуть о своем серьезном промахе в оценке людей. Пос­ле моего возвращения из Канады резко изменил отношение ко мне Крючков. Он как бы забыл о времени, когда вместе с Андроповым после провала их операции в Оттаве начали вести против меня стрельбу «на поражение». Крючков напо­ристо полез ко мне в друзья, а мне было интересно поглубже понять, что это за контора такая, которая на пару с ЦК дер­жала страну за горло. По правде говоря, внешняя разведка меня мало интересовала, а вот, скажем, идеологическое уп­равление КГБ — другое дело. Мне хотелось поглубже понять механизм подавления интеллигенции, средств массовой ин­формации, религии.

А Крючков тем временем, уловив мой интерес, много и в негативном плане рассказывал мне об идеологическом уп­равлении контрразведки. Он стал буквально подлизываться ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изобра­жал из себя реформатора. Однажды, когда я упомянул, что было бы хорошо на примере одной области, скажем Ярослав­ской, где крестьян надо искать днем с огнем, проэкспери- ментировать возможности фермерства, он отвечал, что это надо делать по всей стране и нечего осторожничать. Когда я говорил о необходимости постепенного введения альтерна­тивных выборов, начиная с партии, он высказывался за по­всеместное введение таких выборов. Всячески ругал Виктора Чебрикова, председателя КГБ, за консерватизм, утверждал, что он человек профессионально слабый, а Филиппа Бобкова поносил последними словами и представлял человеком — ду­шителем инакомыслящих, восстанавливающим интеллиген­цию против партии. Просил предупредить об этом Горбаче­ва, хотя тот еще и не был Генсеком. Он писал мне в то время:

«Находясь на ответственных постах, Вы содействуете успешному проведению внешней политики нашего государст­ва. Своими высокими человеческими качествами — принци­пиальностью, чуткостью и отзывчивостью, Вы заслужили уважение всех, кто знает Вас. Вас всегда отличали творче­ская энергия, инициатива и большое трудолюбие».

В последующих письмах соплей было еще больше.

А пока что начинался процесс Мартовско-апрельской де­мократической революции. Процесс сложный, запутанный, со многими неизвестными и очевидными неопределенностя­ми, страхами и надеждами, что, в конечном счете, и опреде­лило извилистую дорогу России к свободе.

Глава двенадцатая

ОМОВЕНИЕ СВОБОДОЙ

Я знаю, что острый интерес, как и неприятие, вызывает моя причастность к развитию гласности, свободы слова и творчества. Было бы самоуверенностью приписывать это себе, но коль посходившие с ума от потери власти «вечно вчерашние» старьевщики продолжают «облаву на волков», то скажу так: да, я активно способствовал тому, чтобы жи­вительные воды свободы утоляли жажду правды в закрепо­щенном обществе. И не жалею об этом.

Автор

А может быть, и не омовение, а холодный душ, от которого так холодно стало правящей номенклатуре. Она быстро сообразила, что гласность и свобода слова копа­ют ей политическую могилу, и начала ожесточенную борьбу против независимой информации. И по сей день гласность, свобода слова являются главным препятствием для чиновни­чества, заменившего власть КПСС, чтобы вернуть себе всю полноту бюрократического произвола.

Началась горбачевская эпоха. О некоторых ее особеннос­тях и чертах я расскажу в главе «Михаил Горбачев». В мар­товские дни, связанные со смертью и похоронами Черненко, пришлось работать буквально круглосуточно. На меня и Ва­лерия Болдина легла задача подготовить похоронную речь, которую Михаил Сергеевич должен был произнести с Мав­золея. Горбачев очень волновался. Он понимал, что от этой коротенькой речи ждут многого, что она будет тщательно анатомироваться. Речь приняли хорошо. Она звучала инте­реснее, чем обычно в таких случаях, но и не нарушала при­нятых стандартов — все-таки это были похороны, а не тор­жественное собрание.

В эти же дни мне позвонил Михаил Сергеевич и сказал, что надо готовиться к возможным событиям на международ­ной арене, например к встрече с Рейганом, которую тот уже предложил. Михаил Сергеевич попросил изложить мои сооб­ражения на этот счет.

Поначалу у меня к Рейгану было отрицательное отноше­ние. Мне не нравились его бряцание оружием, призывы к гонке вооружений, обидные слова в адрес Советского Сою­за. К этому времени я опубликовал книгу «От Трумэна до Рейгана» — резко критическую. Хотя в книге и содержалось немало ссылок на работы американских авторов, подтверж­дающих мои суждения, но в целом ее нельзя было назвать научно объективной — хотя бы потому, что она была сверх меры идеологизированной. Еще не избавившись полностью от идеологических предвзятостей, я и начал сочинять запи­ску, в то же время хорошо понимая, что публицистика — это публицистика, а реальная политика — совсем другое дело. Привожу текст записки полностью.

«О РЕЙГАНЕ. Исходные позиции — они неоднозначны.

1. Все говорит о том, что Рейган настойчиво стремится овладеть инициативой в международных делах, создать представление об Америке как стране, целеустремленно вы­ступающей за улучшение отношений с Советским Союзом и оздоровление мирового политического климата. Он хотел бы решить ряд задач и в контексте мечты о «великом прези- денте-миротворце» и «великой Америке», хотя сейчас психо­логическая обстановка сложилась не в его пользу.

2. Рейган обозначил и частично выполнил планы милита­ризации Америки, практически все дал военному бизнесу, что обещал, поэтому он может перейти к дипломатии на «выс­шем уровне», которая в любом случае является престижным делом, поднимает политические акции, в чем сейчас Рейган нуждается.

3. Его поджимает дефицит бюджета, который грозит экономическими неурядицами. Этот дефицит надо либо оп­равдывать внешней угрозой, либо сокращать.

4. При всей внешней относительной солидарности в НАТО и среди других союзников единства нет или оно не такое уж прочное. США стараются удержаться на гребне центростремительной тенденции и всячески помешать раз­витию центробежной тенденции.

В этом контексте, очевидно, следует оценить и пригла­шение к встрече. Здесь просматривается многое: стремле­ние замкнуть наши отношения с Западом в советско-амери­канском русле (за своими союзниками США следят насторо­женно); учет антимилитаристских настроений в конгрессе и вне конгресса; желание заново прощупать советскую пози­цию по ключевым международным вопросам. И несомненно, что эта акция, помимо ее политического назначения, несет значительную пропагандистскую нагрузку. Он ничего не те­ряет от отказа от встречи («видите, я хотел, но...»), равно как и от провала встречи («русские, как всегда, несговор­чивы»).

Иными словами, с точки зрения Рейгана, его предложение продумано, рассчитано точно, не содержит политического риска.

Вывод. Встреча с Рейганом — в национальных интересах СССР. На нее идти надо, но не поспешая. Не следует созда­вать впечатление, что только Рейган нажимает на кнопки мировых событий.

Цель встречи: а) получить личное впечатление об амери­канском лидере; б) подать ясный сигнал, что СССР действи­тельно готов договариваться, но на основе строгой взаим­ности; в) довести до Рейгана в недвусмысленной форме, что СССР не даст манипулировать собой, не поступится своими национальными интересами; г) надо и дальше тонко показы­вать, что на США свет клином не сошелся, но в то же время не упускать реальных возможностей в деле улучшения отно­шений с США, ибо в ближайшую четверть века США оста­нутся сильнейшей державой в мире.