Сумерки (Размышления о судьбе России)

Михаил Сергеевич поддержал предложение грузинского делегата. Сказать по правде, я вовсе не обрадовался такому повороту. У меня еще остались неприятные впечатления от ноябрьских событий 1988 года. Первый секретарь ЦК Грузии Патиашвили, будучи в Москве, зашел ко мне и рассказал о том, что в Тбилиси события принимают все более напряжен­ный характер, митингуют студенты. Пора принимать жест­кие меры, ввести комендантский час и держать наготове войска. Я сказал, что силовое решение должно быть исклю­чено полностью, а ему, Патиашвили, надо лететь в Тбилиси и разговаривать с людьми. Кажется, договорились.

В тот вечер я работал допоздна. Где-то около 23 часов ко мне зашел мой помощник Кузнецов, а он хорошо знал Пати­ашвили, и сказал, что последний только что вышел от Лига­чева. Тут я встревожился и позвонил Горбачеву на дачу. Он воспринял информацию гораздо серьезнее, чем я, тут же связался с Шеварднадзе и попросил его передать митингую­щим личное послание Горбачева. Уже ближе к утру Михаил Сергеевич позвонил мне и с облегчением сообщил, что в Тбилиси все пришло в норму.

Живет в памяти и другой эпизод. В феврале 1989 года я проводил в Грузии отпуск и был свободен как птица. Поехал в город Телави. И вдруг телефонный звонок Патиашвили. Он сказал, что на главной площади города собирается толпа, уже начались антиправительственные выступления, что он обду­мывает вопрос о возможности применения крайних мер. Я посоветовал Джумберу, который, как я понял, склонен по характеру к панике, пойти на площадь и поговорить с людь­ми. Позвонил в Тбилиси своему помощнику Валерию Кузне­цову, а также гостившему в Грузии Евгению Примакову, рас­сказал им о разговоре с Патиашвили и попросил съездить на площадь и посмотреть, что там делается на самом деле. Ми­нут через сорок они сообщили, что ничего не происходит. Воскресенье, ходят родители с детьми. Около памятника о чем-то спорят с десяток человек. Вот и все. Я позвонил Пати­ашвили, но его не оказалось на месте. Однако буквально че­рез минуту министр внутренних дел с некоторой иронией сообщил мне, что произошло «информационное недоразуме­ние», на площади все в порядке.

Мои сомнения относительно грузинской комиссии обо­стрил Михаил Полторанин. Он подошел ко мне и сказал: «Мой дружеский совет: не лезь в это дело. Там много темно­го, концы с концами не сходятся». Вот с этими смутными на­строениями я вечером позвонил Горбачеву на дачу. Сказал ему, что предпочел бы возглавить Комиссию по совет- ско-германскому договору, поскольку я по специальности историк. Михаил Сергеевич долго колебался, но все же ска­зал: «Подумаем».

По предложению эстонца Липпмаа разгорелись горячие прения. Было ясно, что у значительной части депутатов нет ни малейшего желания обсуждать проблему Прибалтики. Основной упор оппоненты делали на то, что оригинал сек­ретных протоколов отсутствует. Пришлось выступить и Гор­бачеву, который заявил, что они с Шеварднадзе пытались найти подлинники протоколов, но их нигде не оказалось. Оба, как потом выяснилось, лукавили. Хотя причины лукав­ства с точки зрения здравого смысла отыскать невозможно. Для меня это остается загадкой до сих пор.

В конце своего второго выступления Липпмаа предложил включить в состав комиссии меня в качестве председателя, что было встречено аплодисментами. Началась работа — нуд­ная и тяжелая. Собрали сотни и сотни документов — прямых и косвенных. К работе подключили советские посольства в ФРГ, Англии, Франции, США. Проштудировали десятки книг, особенно на немецком языке. Все эти документы и материа­лы рассылались членам комиссии. Заседания проходили очень бурно. Рабочим координатором комиссии был Валентин Фалин — человек высокой эрудиции. Своей рассудительно­стью он помогал создавать рабочую обстановку. Активную роль играли Г. Арбатов, Ю. Афанасьев, В. Коротич, Алексий II,

Ч. Айтматов, Л. Арутюнян, А. Казанник, И. Друцэ, В. Шинка- рук. Вполне понятно, что представители Прибалтийских рес­публик занимали остро радикальную позицию, но скорее по формулировкам документа, а не по существу.

Однажды я дал почитать Горбачеву проект моего доклада. Ему все это не понравилось. Но в процессе разговора воз­никла идея о предварительном интервью газете «Правда» с тем, чтобы подготовить общественное мнение по этому дале­ко не простому вопросу. Были подготовлены как вопросы, так и ответы. Горбачев отдыхал на юге. Через два-три дня мне позвонил Черняев и сказал, что интервью одобрено, можно печатать. Представители Прибалтики критически от­неслись к некоторым положениям интервью, считая, что они не полностью отражают суть проблемы, поскольку недоста­точно радикальны.

В сущности, со многими замечаниями и требованиями прибалтов можно было согласиться, но я-то знал, что реше­ния обвинительного характера в адрес СССР съезд все равно не примет. Споры были горячими. В интересах дела я вы­нужден был заявить на комиссии, что выйду на трибуну и скажу, что выражаю мнение только части комиссии. Попро­шу создать новую комиссию без моего участия. Сказал так­же, что члены комиссии могут выступить со своими вариан­тами доклада и решения. Тут я поддержки не нашел, решили, что выступать надо мне и от имени всей комиссии.

Последний вариант своего доклада я никому не показы­вал — ни Горбачеву, ни членам Политбюро, ни членам ко­миссии. За день до выступления ко мне подошел Анатолий Ковалев — первый заместитель министра иностранных дел СССР. Большая умница и высокой порядочности человек. Он сказал, что нашел акт передачи текста секретных прото­колов из одного подразделения МИД в другое. Я обрадовал­ся и хотел сразу же вставить его в мой доклад. Но, пораз­мыслив, решил оставить этот «последний патрон» про запас.

Наступило 23 декабря 1989 года, предпоследний день ра­боты Второго съезда народных депутатов СССР (12—24 дека­бря). С волнением пошел на трибуну. Во время подготовки доклада я упорно нащупывал его стилистику, тональность, меру компромиссных слов и положений. В конечном итоге принял решение представить строгий научно-исторический доклад. Разделил его на две части: сначала сделал упор на том, что сам договор был правомерным и отвечал интересам страны (что понравилось одной части аудитории), а затем уже говорил об аморальности «секретных протоколов», их правовой несостоятельности. Мне было понятно, что именно последняя часть и вызовет споры. Выступление продолжа­лось около сорока пяти минут. Закончилось аплодисментами.

Мне задали несколько вопросов. Они не были трудными. Зал только начал переваривать сказанное. После перерыва должны были начаться прения. Но перед ними председатель­ствующий Лукьянов предпринял попытку не открывать их, что было тактически правильно. Он зачитал две записки.

«Учитывая глубокий, всесторонний и взвешенный харак­тер доклада товарища Яковлева, а также неуместность попы­ток выхода за рамки поручения Первого съезда, считаем воз­можным прения не открывать, а ограничиться принятием постановления. Депутаты Владиславлев и Бурлацкий». «Пред­лагаю прения по докладу товарища Яковлева не открывать. Принять предложенный комиссией проект постановления. Депутат Кириллов».

От себя Лукьянов добавил: «Кроме того, несколько депу­татов в перерыве сказали мне: посмотрите на проект, он под­писан всеми членами комиссии, завизирован, за исключени­ем одной маленькой оговорки. Поэтому депутаты предлагают не открывать прения. Но я должен с вами посоветоваться. Кто-нибудь настаивает на открытии прений?» С места крик­нули: «Нет!»

Решили прений не открывать, а начать обсуждение проек­та постановления. Вот тут все и началось. Первый же высту­пающий, поддержав содержание доклада, отверг текст поста­новления, объявив его чуть ли не оскорбительным для СССР, победившего фашизм. Другие предлагали принять к сведе­нию только 1-й пункт постановления. Третьи хотели ограни­читься докладом, приняв его к сведению. Противники поста­новления напирали на то, что нет подлинников секретных протоколов.

Но были убедительные выступления и в поддержку выво­дов комиссии, например речи Казанника, Вульфсона, Роя Медведева. Последний, в частности, сказал: «Я выступаю здесь как профессиональный историк и должен сказать, что за свою многолетнюю деятельность почти не встречал столь взвешенного, точного, ясного и совершенно справедливого документа».

В конечном счете, проект постановления, подготовленного комиссией, поставили на голосование. Проголосовало «за» — 1052 депутата, «против» — 678, «воздержалось» — 150. Пред­ложение не прошло. Не хватило 70 голосов. По правде гово­ря, я ожидал такого исхода.