Сумерки (Размышления о судьбе России)

Далее Лукьянов сказал, что поступило второе предложе­ние: принять только пункт 1-й постановления и приложить к нему доклад. Он зачитал этот пункт: «Съезд народных депу­татов СССР принимает к сведению выводы комиссии по по­литической и правовой оценке советско-германского догово­ра о ненападении от 23 августа 1939 года». И далее: «Доклад комиссии прилагается». Не прошло и это предложение. Тог­да приняли решение перенести данный вопрос на следую­щий день, поскольку утро вечера мудренее.

Удрученная комиссия осталась в зале заседаний и долго горевала. Я в сердцах бросил моим друзьям-«радикалам»: «Говорил же вам об осторожности, взвешенности, а вы рва­лись на баррикады». Все молчали. Предложил, чтобы утром я вышел на трибуну и сказал, что комиссия подает в отставку, поскольку ничего нового добавить не может. Предложение не поддержали. Отправился писать доклад с дополнительной аргументацией, а Фалин пошел дорабатывать проект поста­новления. Утром снова пришлось идти на трибуну. Усталый, как собака, и злой, как черт. Не выспался. На этот раз я ис­пользовал справку, данную мне Ковалевым, о передаче ар­хивных бумаг, в которых упоминались «секретные протоко­лы». Интуиция меня не подвела, эта бумага сработала.

Лукьянов практически настоял на том, чтобы снова уйти от прений. Он сказал: «Как видите, товарищи, значительная часть предложений, которые внесли депутаты, комиссия уч­ла, дала целый ряд поправок и пояснений к тому тексту, ко­торый вами получен. Надо ли нам еще раз сейчас обсуждать или можно ставить на голосование проект с поправками, предложенными комиссией?»

Решили голосовать поименно. На сей раз результаты были другие: «за» — 1435, «против» — 251, «воздержалось» — 226. Число депутатов, проголосовавших «за», увеличилось почти на 400 человек. Я понимал, что принятое постановление явля­ется решающим этапом на пути Прибалтики к независимос­ти. Оно практически привело к серьезным изменениям во всей европейской ситуации, и не только европейской.

Упомяну об одном грустном для меня моменте по пробле­ме, связанной с пактом Риббентропа — Молотова. Однажды мне позвонил Борис Ельцин (он был уже президентом, а я работал в Фонде Горбачева) и сказал, что «секретные прото­колы», которые искали по всему свету, лежат в президент­ском архиве и что Горбачев об этом знал. Ельцин попросил меня провести пресс-конференцию, посвященную находке. Я сделал это, но был крайне удивлен, что средства массовой информации отреагировали на эту выходку вяло, видимо не понимая исторического значения события. Не могу сказать, что Михаил Сергеевич препятствовал работе комиссии, — не было такого. Но до сих пор не могу уловить логику его мысли и действий.

Нечто подобное произошло и с документами по Катыни. Мне было поручено поддерживать контакты с Ярузельским по этой проблеме. Я не один раз спрашивал в общем отделе ЦК, какие документы существуют в архиве Политбюро на этот счет. Ответ стандартный — ничего нет. Но однажды ко мне зашел Сергей Станкевич и сказал, что одним из научных работников Института всеобщей истории АН СССР обнару­жены архивные материалы конвойных войск, где есть доку­менты о расстрелах более двенадцати тысяч поляков. Я не­медленно встретился с директором института, профессором Чубарьяном. Он принес мне эти бумаги. Зная нравы аппара­та, сначала разослал копии документов в различные органи­зации (всего 5 экземпляров), а потом позвонил в общий от­дел Болдину. Последний заволновался и попросил немедлен­но прислать документы непосредственно ему. Но я направил их в канцелярию, где на документах поставили все необходи­мые печати. Тайна вышла из-под контроля. Суетное волне­ние Болдина еще раз убедило меня, что документы и матери­алы по Катыни находятся в архивах Политбюро.

И вот в декабре 1991 года Горбачев в моем присутствии передал Ельцину пакет со всеми документами по Катыни. Когда конверт был вскрыт, там оказались записки Шелепи­на, Серова и материалы о расстреле польских военнослужа­щих и гражданских лиц, особенно из интеллигенции (более 22 тысяч человек). Михаил Сергеевич сидел с каменным ли­цом, как будто ничего и никогда не говорилось по этому по­воду.

Возвращаюсь к парламентским делам. Когда подоспели выборы президента, то снова возникла та же проблема, что и с выборами депутатов. Я склонялся к всенародным выборам, но не был столь настойчивым, как раньше, перед выборами в парламент. Приняли решение избирать президента на Съезде народных депутатов СССР. На заседании Верховного Совета 27 февраля 1990 года я по просьбе Михаила Серге­евича взял слово. Перед своим выступлением переговорил с Николаем Травкиным, Михаилом Ульяновым, Сергеем Залы­гиным, Дмитрием Лихачевым, которые также высказались в пользу необходимости поста Президента СССР.

Вопросы, которые меня волновали тогда, я изложил в сво­ем выступлении. Привожу его основные положения, чтобы избежать вольностей в пересказе.

«Да, мы стоим на историческом рубеже. На рубеже в том плане, что наша еще хрупкая демократия требует новых им­пульсов, новых принципиальных шагов. Думаю, три вопроса имеют ключевое значение для определения нашего отноше­ния к идее президентства...

Первый: нужен ли нам президент? Мое глубокое и искрен­нее убеждение — абсолютно необходим, притом не столько сегодня, сколько на перспективу, мы опаздываем с введением этого института.

Второй: не рискуем ли мы вновь, пусть и в ином обличье, возродить в стране режим личной власти, которая станет через какое-то время неограниченной и неуправляемой? Но это уже зависит от нас, от того, насколько продумаем мы всю систему президентской власти и как будем контролиро­вать ее использование.

Третий: осмелимся ли мы наделить президента доста­точными, необходимыми правами, дабы сделать его пост эф­фективным, а не символическим? И это тоже зависит от нас, от нашей веры в самих себя, в свою готовность выпол­нять гражданские и парламентские обязанности.

В идущих сейчас дискуссиях часто высказывается такая точка зрения: люди устали — устали от напряженности, неурядиц, неопределенностей, от падения уважения к закону и роста преступности, конфликтов, других негативных про­явлений. В явной или неявной форме сторонники такой точ­ки зрения видят в будущем президенте «сильную руку», «твердую власть», способную навести порядок. Такие ожи­дания распространены в обществе, в них есть немалый ре­зон, и с ними нельзя не считаться.

Но полагаю, что, помимо крайне необходимого наведения порядка и законности в стране, новый подход к институту президентства стал бы еще и дополнительной преградой против попыток неконституционного стремления к влас­ти...

Нужны новые органы власти и отработанная система взаимоотношений между ними. Новые кадры и люди, воспи­танные в уважении к демократии и закону. Нужны сами за­коны и четкие, ясные процедуры их исполнения. По всем этим вопросам мы еще много будем спорить друг с другом. Не все сможем решить и сегодня.

Общество должно быть надежно защищено от беззако­ния, от попыток со стороны никого не представляющих без­ответственных или коррумпированных сил узурпировать власть. Общество должно быть излечено от правового ниги­лизма.

Надо выходить из медузообразного состояния власти и укрепить суть подлинной демократии, основанной на за­коне».

Как видно из текста, в установлении поста Президента я видел преграду попыткам «неконституционного стремления к власти», попыткам «коррумпированных сил узурпировать власть», а также необходимость «перегруппировки полити­ческих сил» и утверждения власти закона. Увы, я оказался прав в своих опасениях. «Неконституционное стремление» выявилось в форме мятежа 1991 года, а что касается коррум­пированных элементов, то они прочно и, видимо, надолго об­венчались с властью.

Верховный Совет после острой дискуссии принял реше­ние об учреждении поста Президента СССР. Голоса разло­жились следующим образом: «за» — 347, «против» — 24, «воздержалось» — 43.

Михаил Сергеевич попросил меня выступить и на съезде народных депутатов 12—15 марта 1990 года, избиравшем пре­зидента. Он явно побаивался за результаты. Обстановка на съезде оказалась более сложной, чем на заседании Верховно­го Совета. В перерывах между заседаниями я слышал упор­ные разговоры о том, что Горбачева не выберут, что его шан­сы нулевые, что надо искать новую кандидатуру. С одной сто­роны, говорили о том, что он недостаточно демократичен, а с другой — что слаб характером, а потому не сможет навести порядок. В кулуарах в качестве кандидатов на этот пост назы­вались имена Вадима Бакатина и Николая Рыжкова. Подходи­ли и ко мне с предложением о президентстве.