Сумерки (Размышления о судьбе России)

Глава четвертая

ФЕВРАЛЬСКАЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Истоки, характер и последствия Февральской демократиче­ской революции еще долго будут проверять нас на способ­ность учиться, отличать проницательность от авантюриз­ма, государственную ответственность от ложной претен­циозности, реальный успех от пьянящего головокружения, истинное мужество от показной бравады, неброскую взве­шенность от сверкающих, но пустых импровизаций.

Автор

И так, Столыпин оставил множество незавершенных дел. Правда, не по своей вине. Эта незавершенность во многом и определила катастрофический ход дальнейших событий в России. Нет ничего хуже незавершенности ре­форм, они открывают дорогу авантюрам и судорожным по­пыткам вернуться в прошлое. Как я уже писал, Петр Ар­кадьевич больше всего боялся войны и революции. Но тра­диционное российское сознание да еще неискоренимое стремление к нескончаемой драке привели и к войне, и к Февральской революции, и к последующей контрреволю­ции в октябре 1917 года.

До февраля 1917 года Россия не знала иной формы прав­ления, кроме самодержавия, если не считать первые ростки парламентаризма в начале века, о чем говорилось выше. За четыре года до февральских событий было отпраздновано 300-летие династии Романовых. Империя и трон казались мо­гучими и незыблемыми, но вскорости здание самодержавия рухнуло в одночасье. Нечто похожее произошло и в 80-х го­дах XX столетия, но теперь потерпело крах большевистское самодержавие.

Ошарашенные современники Февраля не могли понять, что стряслось. Но звучное, завораживающее слово «свобода» затмевало все остальное. Попытки реалистического анализа случившегося и его возможных последствий, призывы к ра­зуму, осторожности, взвешенности объявлялись трусостью и предательством. Все говорили без умолку, и никто не хотел слушать. Столица заболела восторгом от лозунга «Долой са­модержавие!».

У всех революций и контрреволюций немало схожих черт, но каждая из них неповторима, имеет свою судьбу, свои последствия и уроки, свою мифологию, свой позор, но и свои благие мечты. События Февраля 1917 года были пол­ны романтики, но ее демократический порыв был уничтожен контрреволюционерами Октября.

Исторические события после 1985 года открыли исключи­тельный шанс укоренить Перестройку в контексте общего де­мократического движения. Возвращение к свободолюбивой идеологии демократической республики Февраля 1917 года давало возможность значительно укрепить нравственные ос­новы реформаторства. Но Перестройка не смогла вовремя опереться на ее основные идеи и ценности.

Понятно, что Февральская революция случилась не враз. Строй мучительно распадался. Дворянство вырождалось. Поднимающиеся банкиры и промышленники не знали, как и в наши дни, удержу в жадности, демонстрируя историче­скую безответственность. Страна была унижена поражени­ем в Русско-японской войне и позорными провалами — в Первой мировой. Бездарное ведение этой войны оскорбляло достоинство народа. Цвела коррупция. Самодержавие бо­ялось всех, металось из стороны в сторону.

Все ждали бури. И получили ее.

Итак, жажда перемен лилась через край, катилась по сто­лице, сметая старую власть. Но как раз здесь и наступил пер­вый акт драмы демократической революции. Дело в том, что лидеры, претендовавшие на руководство массами, еще не могли понять и оценить всю глубину происходящего, хуже того, даже не верили в возможность победоносного исхода революции.

Конечно, каждая революция непредсказуема. Неимовер­но трудно предугадать ее повороты. Сознание порой трусли­во, порой догматично, порой затуманено дымом безотчетной эйфории, где уже нет места для разума и чувства ответствен­ности. Кроме того, оно не поспевает за бегом времени, хотя хвастливо видит себя бегущим впереди паровоза.

Подлинного характера событий и их значения не дано бы­ло понять и политическим лидерам того времени. Для боль­шинства интеллигенции и умеренных демократов революция стала полнейшей неожиданностью. Многие мечтали лишь о такой революции, которая, поколебав устои царизма, приве­ла бы к созданию конституционной монархии. Ждали демо­кратических свобод за счет ограничения власти царя, но не полного краха сложившегося строя. Сам лозунг «Долой само­державие!» для многих политических партий был лишь бой­ким призывом, а не практической задачей дня.

Меньше всего ожидали революционных действий с таким исходом политические деятели в эмиграции, в первую оче­редь социалисты. Революция оказалась внезапностью даже для авантюристов из ленинского крыла. 4 февраля 1917 года Шляпников от имени русского бюро ЦК большевиков сооб­щил Ленину в Швейцарию: «Политическая борьба с каждым днем обостряется, недовольство бушует по всей стране. Со дня на день может вспыхнуть революционный ураган». Кста­ти, информация Шляпникова была запоздалой. Царь к этому времени уже отрекся от престола. Информацию приняли с недоверием. Еще до этого, в январе 1917 года, Ленин, высту­пая перед швейцарской молодежью в Цюрихе, сказал, что он и другие «старики», пожалуй, не доживут до революции.

Но и тем левым политикам, которые своими глазами ви­дели вздымающиеся волны протеста, все это казалось слу­чайной вспышкой, обреченной на провал. Тем более что провинция еще спала крепким сном. Да и просыпаться-то она начала лишь тогда, когда заполыхала гражданская вой­на. Перед Февралем для обсуждения быстроменяющейся ситуации в Петрограде неоднократно собирались предста­вители левых партий и групп. Когда на этих собраниях гово­рили о революции, то одни полагали, что ее прихода надо ждать лет 30, другие — 50. При этом ссылались на то, что волнения еще не затронули реальных интересов масс. С точ­ки зрения марксистской догматики подобные рассуждения были правильными, поскольку исходили из ложного пред­ставления, что революцию совершают якобы массы, а не кучки авантюристов. В России народные массы были ни при чем, все решалось в Петрограде партийными активистами и боевиками.

Деятели либерального, буржуазно-демократического тол­ка и парламентской ориентации не решались воспользовать­ся событиями, чтобы добиться радикальных политических реформ, и тем более не решались взять власть в свои руки. И вся эта политическая неустойчивость, вязкость, тактика выжидания продолжались до тех пор, пока не стало ясно, что правящий самодержавный режим уже не в состоянии утихо­мирить волнения в Питере и Москве, остановить разложе­ние армии. Все это очевидным образом грозило перерасти в кровавый бунт.

Не будет справедливым требовать от партий демократиче­ского крыла готовых программ для революции, которую ма­ло кто ждал. Но правомерно упрекнуть их в том, что в ходе самой революции и после ухода царской власти эти партии оказались неспособными выработать программу действий в новых условиях. Лично я убежден, что как раз беспомощ­ность демократов и удобряла почву для прихода диктатуры, создавала условия захвата власти или генералами, или ка­кой-то радикальной политической группой. Активно форми­ровалось и распространялось мнение, что без установления диктатуры неизбежна анархия. Действия и крайне левых, и крайне правых были направлены главным образом на то, чтобы в максимально короткие сроки захватить власть и ус­тановить «надлежащий порядок».