Сумерки (Размышления о судьбе России)

Вспомним, о чем тогда шла речь по существу.

На знаменах Февральской революции были начертаны требования: свергнуть самодержавие, выйти из войны, ре­шить аграрный вопрос, обеспечить политические свободы и демократическое устройство общества, улучшить экономи­ческое положение народных масс.

Итак, первое. Решающей проблемой была экономическая: снабжение продовольствием, организация работы промыш­ленности, транспорта. Однако пришедшие к власти на волне Февраля буржуазные радикалы и представители умеренных социалистических партий, которые остро и убедительно кри­тиковали царское правительство за развал экономики, за рост дороговизны, сами, однако, не оказались эффективнее деятелей старого режима, а, напротив, ввергли страну в со­стояние полного хаоса: инфляция достигла невиданных раз­меров, из-за отсутствия сырья и топлива останавливались предприятия, разруха на транспорте грозила парализовать экономическую жизнь, процветало открытое воровство в верхних эшелонах власти, разгулялась преступность. Поло­жение становилось все более угрожающим.

Конечно, экономические трудности возникли не в февра­ле 1917 года. Они коренились в разрушительной войне, но общественное мнение списывало их на нераспорядитель­ность новых властей. То же самое происходит и сегодня. На смену демократической эйфории пришли разочарования, но­вая власть быстро теряла свою недавнюю популярность. Не­объяснимую политическую близорукость проявила и разви­вающаяся национальная промышленная и банковская бур­жуазия. Экономическая некомпетентность демократической власти вела революцию к гибели, а страну — к катастрофе.

Второе. Одним из основных требований революции бы­ло заключение демократического мира. Но генералитет, про­мышленные круги не хотели упускать тех выгод, которые могли получить страны-победительницы. Эти социальные группы, равно как и само Временное правительство, упорно не замечали тот очевидный факт, что военно-политическое напряжение в России достигло запредельной черты. Они на­деялись, что победоносное окончание войны снимет многие политические и экономические проблемы. Где тут были ил­люзии, а где реальный расчет, сказать сегодня трудно. Но так или иначе, Временное правительство не сумело оседлать проблему. Конечно, оно не могло пойти по пути предатель­ства, как это сделал Ленин, заключив Брестский мир, но и оказалось не в состоянии найти достойный выход из сло­жившейся обстановки. Союзники России по войне тоже не смогли трезво оценить положение и проявили трагическую недальновидность.

Третье. Крестьянство России надеялось, что революция быстро решит застарелые проблемы деревни. Однако оно получило лишь смутные обещания, касающиеся подготовки аграрной реформы, суть которой сводилась к ликвидации помещичьего землевладения. Но крестьянство устало ждать. К осени 1917 года, еще до октябрьского переворота, Россию охватили стихийные крестьянские бунты. Захват помещичь­их земель и разгромы поместий приняли массовый характер, подчас варварский. Растаскивались бесценные предметы ис­кусства, художественные полотна, старинная утварь, бога­тейшие библиотеки сжигались вместе с усадьбами. Дикая стихия вскачь неслась по России.

Лидеры Февральской революции так и не поняли всей глубины крестьянского вопроса. Более того, они отменили законы, связанные с развитием фермерства. Помутнение рассудка было очевидным. Отними, раздели, пропей — вот они, этапы «большого пути» к разрушению страны.

Четвертое. Не получили должного удовлетворения от ре­волюции многочисленные народы, населявшие Россию. Ес­тественно, что революция дала мощный толчок развитию национального самосознания, но лидеры февральской демо­кратии не сумели создать убедительной национальной про­граммы. В то же время яростную кампанию за самоопреде­ление народов вели большевики. В результате они получили поддержку, прежде всего в феодальной элите национальных районов, хотя понятно, что для большевиков принцип само­определения был лишь лозунгом, а не нормой реального права. Придя к власти, они осуществили такую националь­ную политику, которая пресекла все попытки народов Рос­сийской империи использовать свое право на самоопределе­ние, равно как умертвила и возможности добровольного объединения народов на демократических принципах. Фев­ральская революция, таким образом, и здесь ошиблась.

Пятое. Революция открыла уникальную перспективу сво­бодного развития России. Временное правительство сделало немало для демократизации страны. Оно осуществило поли­тическую амнистию, сделало шаги к установлению 8-часово- го рабочего дня, провозгласило политические свободы, пол­ную веротерпимость. Свобода слова и собраний стала реаль­ностью. В послефевральские месяцы 1917 года необычайно быстро росли профессиональные союзы.

Встает мучительный вопрос, не менее актуальный и се­годня: почему же всего через несколько месяцев, уже осенью 1917 года, демократия, рожденная Февральской ре­волюцией, была сметена контрреволюционным переворо­том? Как мне представляется, самая большая беда, которая настигла Февральскую революцию, состояла в том, что Рос­сия была не готова к одномоментному повороту такого каче­ства, как кардинальная смена общественного и государст­венного устройства, особенно в условиях военной разрухи. Люди, обессиленные войной, гибелью кормильцев, нище­той, ожесточались, становились все более безразличными к чужому горю и чужой боли. Оставалась только надежда на чудо. И здесь лежит разгадка восприимчивости к разруши­тельной идеологии революционаризма, в том числе и боль­шевистской идеологии насилия.

Бывают в истории ситуации, когда и демократия становит­ся великой ложью, как и другие общественно-политические концепции. Я имею в виду ее толпозависимость. Большевики блестяще пользовались психологией охлократии, рабски вос­торженной и рабски покорной, но и беспощадной — как при захвате власти, так и после. В результате озверевшие нелюди жгли дворцы и усадьбы, грабили, убивали отцов и братьев в гражданскую войну, травили газами солдат и крестьян, дро­били черепа, топили в прорубях священников, сооружали из них ледяные столбы, зорко сторожили иванденисовичей на гулаговских вышках. Нет на земле такой антихристианской мерзости, которую бы ни вытворяла толпа, воодушевленная ненавистью и местью.

Вспомним, как Иван Бунин цитирует сказанное ему од­нажды орловским мужиком: «Я хорош, добер, пока мне воли не дашь. А то я первым разбойником, первым грабителем, первым вором, первым пьяницей окажусь...». Бунин назвал эту психологию первой страницей нашей истории.

Конечно, в революциях участвуют и альтруисты, и роман­тики, и просто порядочные люди. Их немало. Побеждающая революция обладает особым магнетизмом. Но и столкно­вение идеализма с уголовщиной становится неизбежным. Какие тут шансы у идеализма, насколько он, хотя бы психо­логически, готов к этой неминуемой схватке? А схватка не­минуема: сосуществовать, ужиться рядом невозможно, отка­заться добровольно от одержанной победы — тоже. Всего этого Россия хлебнула вдоволь — ив 1905—1907 годах, и в феврале 1917 года. Некогда было подумать, все взвесить, притушить эмоции и обратиться к разуму. Железный каток событий без разбора подавлял все на своем пути. Место вос­торженных эмоций и трезвого разума заняли нетерпимость и ненависть.

Но если в период, рожденный Февралем, подобная прак­тика необузданной дикости была антиподом целей и надежд революции, которая не сумела справиться с разрушительной психологией толпы, то октябрьская контрреволюция сделала психологию ненависти, мести и разрушения источником и опорой своей власти. Энергия общественного губительного раскола и противостояния стала питательной средой больше­вистской политики террора.

В условиях России, в которой всегда правили люди, а не законы, особое значение приобретает право. Правовое об­щество предполагает, что в нем утверждается безусловное верховенство закона, основанное на свободах и правах чело­века. Ключевым элементом является создание действенной и независимой судебной системы, способной противостоять чиновничьей власти на всех уровнях и принимающей окон­чательные правосудные решения на основании закона. Судья в российском обществе должен стать центральным и наиболее авторитетным должностным и общественным ли­цом, стоящим на страже прав и интересов граждан.

Почему я повторяю эти, казалось бы, достаточно извест­ные истины?

Прежде всего потому, что они крайне актуальны для ны­нешней России в качестве практических проблем жизни. Их обязана была решить еще Февральская революция. В этом состояло ее историческое предназначение. Реши она эти проблемы хотя бы частично, Россия сегодня была бы другой. Да и октябрьской трагедии не случилось бы. Но лидеры Фев­раля всего этого не ведали, не знали, а если и знали, то не сумели подчинить этим основополагающим принципам свою деятельность. В результате Россия была отдана на растерза­ние большевикам, которые швырнули страну в пропасть не­ограниченного господства тоталитарной власти и тоталитар­ной идеологии.

Сумасбродность Февральской революции нашла свое ос­новное выражение в митинговой демократии, очень часто перераставшей в горлопанство. Митинговали все и по самым различным поводам. Разные комитеты и советы иной раз за­седали круглые сутки. Царили бестолковость и демагогия. Брали верх самые горластые и самые наглые. Как и сегодня.

В этом часто видят рост народного творчества, и ничего другого. Но митинговщина, бесконечные собрания и дискус­сии имеют свой предел созидательности. Это блестяще дока­зали послефевральские дни. Митинги втягивали в обсужде­ние важных политических вопросов людей, которые не были готовы даже к поверхностному пониманию политических, социальных и экономических проблем. Однако резолюции, чаще всего крикливые и лишенные здравого смысла, оказы­вали свое влияние и на позиции партий, и на деятельность правительства. В такой ситуации популистская политика с ее крайним упрощением в оценках и решениях находила широ­кий отклик. В конечном счете митинги и собрания станови­лись важным орудием манипулирования сознанием масс в групповых интересах, действенным средством давления на правительство. В итоге крайне незначительная часть населе­ния, которую захватила эта стихия, во многом определяла политику, а в конечном счете — и судьбу страны.