Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.

Лорд Лаудун знал, что у него есть сторонники, в том числе Томас Хатчинсон, в законодательном собрании Массачусетса, но после нескольких дней пребывания в Бостоне он, должно быть, задумался, не переоценил ли он их влияние. Больше недели Палата представителей обсуждала его предложения по предстоящей кампании, отказываясь принимать меры, пока главнокомандующий не ответит на их запросы. «Дело сильно затянулось», — докладывал Поуналл Питту, в то время как «палата, казалось, не продвинулась ни в чем, кроме трудностей и возражений, неуверенности в плане, возражений против количества [провинциалов, которых нужно набрать] в качестве квоты». Тем временем «недовольство против соединения [провинциалов] с регулярными войсками по вопросу о рангах…» воздвигло еще один барьер на пути к согласию. Утром 10 марта вопрос зашел в тупик: Палата упрямо отказывалась голосовать за людей, которых требовал Лаудун, а Лаудун упорно настаивал на том, что законодатели не имеют права отказываться от требований, которые он предъявляет им от имени и по поручению своего короля. Впервые появилась вероятность того, что Массачусетс, который до сих пор был главным поставщиком людей и денег среди североамериканских колоний, не будет голосовать за увеличение численности войск и финансовую поддержку войны^[307].

Но утром десятого числа курьер доставил Пауналлу пару писем, которые изменили все. «Сэр, — писал Уильям Питт в первом, — король счел нужным, чтобы граф Лаудун вернулся в Англию; и Его Величество соизволил назначить генерал-майора Аберкромби преемником его светлости… Мне приказано уведомить вас о благоволении Его Величества, чтобы вы обращались к генерал-майору Аберкромби и переписывались с ним по всем вопросам, касающимся службы короля…»^[308] Поуналл, несомненно, улыбнулся при этом. Если так, то он, должно быть, сиял от восторга, когда перешел ко второму письму и прочитал:

Его Величество не имел ничего более на сердце, чем исправить потери и разочарования последней бездейственной и несчастливой кампании;… И Его Величество не считает целесообразным ограничивать рвение и пыл какой-либо из своих провинций, делая перераспределение сил, которые должны быть собраны каждой из них соответственно для этой важнейшей службы; Повелеваю вам уведомить Короля, чтобы вы немедленно употребили все ваши старания и влияние на Совет и Собрание вашей провинции, чтобы побудить их собрать, со всевозможной быстротой, столько людей в вашем правительстве, сколько может позволить число его жителей; и, сформировав их в полки…. Вы предписываете им держать себя в готовности…..к вторжению в Канаду…^[309]

Но то, что последовало за этим, должно быть, стало ответом на молитвы Пауналла.

Все офицеры провинциальных войск, до полковников включительно, должны иметь звания, согласно их соответствующим комиссиям, подобно тому, как это уже сделано, согласно Регламенту Его Величества, для капитанов провинциальных войск в Америке.

Королю также угодно снабдить всех людей, поднятых выше, оружием, боеприпасами и палатками, а также приказать выдать им провизию… в той же пропорции и тем же способом, как это делается для остальных войск короля…

Итак, все, что Его Величество ожидает и требует от нескольких провинций, — это левитация, одежда и жалованье для мужчин; И, в связи с этим, чтобы не было никакого поощрения этой великой и полезной попытке, Король далее весьма милостиво соизволил разрешить мне сообщить Вам, что на сессии Парламента в следующем году будут даны настоятельные рекомендации предоставить надлежащую компенсацию за такие расходы, как указано выше, в соответствии с активной деятельностью и напряженными усилиями соответствующих провинций, которые, как справедливо окажется, заслуживают этого^[310].

Поуналл отправил гонца, чтобы сообщить собранию, что у него есть важная информация, которую он хочет донести до собравшихся, и попросить их присутствовать на специальном заседании.

Вечером губернатор положил письма Питта на рассмотрение собрания и сказал, что не сомневается в том, что Массачусетс выполнит свой долг. Последовали лишь краткие дебаты. На следующее утро те же законодатели, которые отказались собрать 2 128 человек, единогласно проголосовали за сбор 7 000 и торжественно приветствовали Томаса Поуналла. Реакцию лорда Лаудуна, хотя она нигде не описана, можно легко представить. Он немедленно выехал в Нью-Йорк, передал свои официальные бумаги Аберкромби и при первой же возможности отплыл домой^[311].

Энтузиазм, подобный тому, что проявили законодатели колонии Бэй, расцвел по всем колониям, когда их собрания узнали о новой политике Питта. Коннектикут проголосовал за привлечение 5 000 человек, Род-Айленд — 1 000, а Нью-Гэмпшир — 800. Нью-Йорк увеличил свой сбор до 2 680 человек, Пенсильвания — до 2 700; даже Делавэр проголосовал за сбор 300 провинциалов для предстоящей кампании. Виргиния удвоила свое военное формирование, призвав ополченцев для гарнизонирования пограничных фортов и выделив два полка для экспедиционной службы в форте Дюкейн. В общей сложности, в течение месяца после получения известий о предложениях Питта о помощи и поддержке, континентальные колонии решили поставить под ружье более 23 000 провинциалов, в дополнение к тысячам других, которые должны были быть наняты в качестве батраков, возчиков, ремесленников, каперов и моряков. Из всех североамериканских провинций только Мэриленд, завязший во внутренних разногласиях, в которых нижняя палата парламента противостояла верхней, не смог повысить уровень своего участия в военных действиях^[312].

Этот ошеломляющий разворот нельзя объяснить только неприязнью колонистов к Лаудуну, хотя их ликование при известии о его смещении нельзя отрицать. Скорее отказ от политики, которую представлял Лаудун, сыграл решающую роль, причем по причинам, которые сам Питт мог понимать лишь отчасти. Колонисты приняли его новые планы с такой горячностью, потому что они, казалось, могли решить проблемы, которые создал старый подход. Но даже среди американцев мало кто мог оценить, насколько сильно политика Питта перекликалась с обстоятельствами колониальной жизни.

Желание Лаудуна набрать тысячи колонистов в регулярные полки и наполнить большой общий фонд за счет взносов колониальных ассамблей противоречило социальным и экономическим условиям Америки. В колониальных обществах, особенно в Новой Англии, откуда должна была поступать основная поддержка, просто не было достаточного количества бедных белых мужчин, чтобы удовлетворить аппетит регулярной армии на войне. Кроме того, большинство мужчин трудоспособного возраста, которых могли предоставить северные колонии, не желали подчиняться длительному призыву и строгой дисциплине в регулярной армии. В отличие от рекрутов из низших слоев британского общества, большинство потенциальных солдат в северных колониях не были постоянно бедными людьми, маргинализированными до такой степени, что призыв в армию представлял собой привлекательную альтернативу кабале, эмиграции или нищете. В большинстве своем это были обычные молодые люди, которые еще не стали независимыми от своих отцов или хозяев, но рассчитывали в один прекрасный день стать владельцами ферм или магазинов и вести собственное хозяйство. Инстинктивно или сознательно эти люди понимали то, чего никогда не понимал Лаудун: что в колониях мало рабочих рук по отношению к запасам свободной земли, и по этой причине (а не из-за грубого оппортунизма, в котором обвинял Лаудуна) зарплата солдат должна быть такой же высокой, как и зарплата гражданских рабочих^[313].

Лаудун также не понимал, насколько колониальная экономика испытывала денежный голод и, следовательно, не могла генерировать доходы, необходимые для того, чтобы война в Америке стала самофинансируемой. Привыкший к виду обнищания сельских жителей в Англии и Шотландии, он смотрел на явно процветающую сельскую местность Новой Англии и считал, что представители этих йоменов, избранные в ассамблеи, не желали облагать налогом своих избирателей, потому что им не хватало патриотического духа самопожертвования. Он не понимал — или, по крайней мере, не видел так ясно, как законодатели колоний, — что в сельской местности обращалось так мало денег и среди фермеров было так много долгов, что тяжелые налоги могли довести до нищеты даже зажиточных йоменов.

В такой обстановке утонченная чувствительность законодателей к интересам населенных пунктов, которые они представляли, была не более чем верностью доверию, оказанному им избирателями. Для такого аристократа, как Лаудун, подобное поведение казалось лишь свидетельством корыстной готовности пожертвовать благом целого ради приходских нужд того города или графства, которое в первую очередь требовало верности членов собрания. Лорд Лаудун пользовался доверием короля, считал сына короля своим другом, разбирался в сложностях британской политики, знал пути мира, имел французскую любовницу; как мог такой человек не проявить снисхождения к деревенским жителям Северной Америки? И как они могли не обидеться на его снисходительность?