Суть времени. Цикл передач. № 31-41

Он набирает эти очки. Он понимает, что его личность скукоживается, ему надо в виде периферии набрать вот это «иметь». И «иметь» возникает как истерика тогда, когда «быть» перестаёт защищать от смертной болезни.

И вот типичный представитель этого потребительского раннего невроза — жена этого старшего брата, извиняясь перед матерью, говорит:

— Да-да. Сейчас мой муж немного забросил занятия диссертацией. Да, нам надо вот это купить и это, и это. Но когда мы купим всё…

И сестра этого брата говорит ей, жене:

— Всё ты никогда не купишь…

Жена с изумлением спрашивает:

— Почему?

Сестра отвечает:

— Потому что ты прорва.

И вот эта очень корневая, очень жизнеспособная прорва — этот сорняк — начал бурно расти ещё тогда, потому что смыслы стали ослабевать.

А когда смыслы ослабевают, то слабеет человек с сильной смысловой мотивацией — вот этот, другой человек, для которого и была построена советская система, стал слабеть. Он стал слабеть внизу: в рабочем классе, крестьянстве, в бюрократии, в номенклатуре, в армии, — везде он стал слабеть.

И тогда стал резко усиливаться сорняк, то есть человек с этими мощными корнями, который хочет иметь, а не быть. И который есть эта прорва.

Предательство Горбачёва и Ельцина лишь вскрыло для прорвы фантастические возможности, и она ломанулась вперёд.

Интеллигенция, которая должна была это сдерживать, на какой-то момент предательски перешла на сторону этой прорвы — на сторону криминала.

Я никогда не забуду, как Сергей Адамович Ковалёв от лица правозащитников хлопотал за Япончика, как за «противника советского режима». На сторону криминала, повторяю, на сторону наиболее корыстной и бездуховной части номенклатуры и на сторону вот этого табуна — этой прорвы.

Они слились вместе и сформировали новый класс.

Интеллигенция разрушила смыслы, разрушила идеальное. И тогда табун ломанул вперёд… Он создал это сегодняшнее псевдообщество, этот регрессиум. Он возглавил его. Он стал его политическим классом.

Малую часть интеллигенции он кооптировал в себя в виде обслуги, а другую часть он опустил так низко, как ни в одном обществе, никто никогда не опускал никакую интеллигенцию. Она и получила от него то, что и должна была получить, эта интеллигенция — возмездие.

Теперь встаёт вопрос о том, как выходить из этого ужасного состояния?

Только на пути создания полноценной метафизики, восстановления этих метафизических вибраций, мощного смыслового поля языка и коммуникаций. Только на основе придания совершенно нового качества тому целеполаганию, которое когда-то создало советское общество. Только на этом пути мы можем чего-то достичь.

Ключевой вопрос таков — в чём всемирно-историческая, общечеловеческая исключительность России? Есть она или нет? Да или нет?

Россия в её сегодняшнем ничтожном, гибнущем состоянии, тем не менее, до сих пор обладает не особенностями, — особенностями обладает любая страна — а всемирно-историческим значением и общечеловеческой исключительностью? Да или нет?

Никто, кроме нас, пока что не сказал о том, в чём это всемирно-историческая исключительность. А подменять разговор об этом, единственный, ключевой, страстный, великий разговор рассуждениями об особом пути… Особый путь — это когда весь взвод идёт не в ногу, а господин прапорщик идёт в ногу. Все идут туда… а «особым» путём куда-то прутся… это хохма.

Вопрос о всемирно-историческом значении России, её всемирно-исторической уникальности даже на дне своего падения — в её исключительности! В чём она?

В том, что лишь Россия во всём мире способна развиваться не так, как это предписано модерном.

И у неё есть не просто абстрактная способность так развиваться.

У неё есть исторический опыт этого другого развития!

Вековой исторический опыт!

Соответственно, надо говорить не об инаковости как таковой, не об особом, повторяю, пути, а о том, что Россия может развиваться и именно развиваться не по правилам модерна. А все остальные страны могут или развиваться по правилам модерна, или не развиваться вообще.

Соответственно, возникает вопрос: а почему бы не развиваться по правилам модерна? Это и есть вдруг забрезживший этак года 4 назад вопрос о модернизации. Ну, во-первых, потому что наша демократическая модернизация нарушает все правила модерна. А, во-вторых, потому что, как мы говорили уже, модерн сам по себе остывает и уходит со всемирно-исторической сцены.

И вот тогда оказывается, что желание России развиваться не по правилам модерна — это не прихоть, это не русская дурь. А это — всемирно-историческое спасение! Потому что мир без развития чудовищен — это мир контрмодерна и постмодерна. А развиваться по законам модерна становится всё более и более невозможным.

Значит, Россия является источником знания — конкретного знания — о том, как развиваться не по правилам модерна. И не только знания, у неё есть опыт, что намного важнее знания. Опыт, доказывающий, что это можно делать. Это бесценный опыт.

Именно сейчас на дне своего падения Россия является спасителем человечества, потому что именно сейчас возникла всемирно-историческая задача развития за рамками модерна.

Или развитие за рамками модерна — или неразвитие, то есть фашизм и смерть. Вопрос стоит так остро как никогда.

И именно потому Россию и хотят убрать с исторической сцены, что она остаётся возможностью развития в 21-м веке — живым хранителем знания о том, как это надо делать. Она отделена сейчас от этого знания дальше, чем когда бы то ни было.

Но что же внутри этого знания?

И как это знание связано с утешительностью за рамками религии и со всем остальным, что и слагает сверхмодерн

Об этом мы поговорим в следующем выпуске.

Выпуск 39

Меня упрекают иногда, и совершенно справедливо, в том, что я погрузился в общетеоретические рассуждения, — хорошо бы ещё только в общетеоретические, а то ещё и в метафизические — и не обращаю внимание на злобу дня.

Конечно, так вести себя нельзя. Я много раз говорил, что нельзя находиться всё время в башне из слоновой кости. Просто я убеждён, что эти метафизические рассуждения являются не абсолютно непонятным и ненужным аппендиксом, который вполне можно было бы отсечь, а именно стратегической осью в той борьбе, которую нам придётся вести в ближайшие годы или во всё следующее десятилетие. Поэтому я никоим образом не намерен это комкать. И, вместе с тем, я сознаю, что на животрепещущие проблемы отвечать надо.