Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Алексей глупо ухмылялся.

— Гаричек, милый, — счастливо лепетал он, цакая зубами. — Я замерз, я чуть не замерз.

Серебров, все такой же злой, затолкал Алексея в машину, сунул ему в руки плоскую бутылку коньяку.

— Пей, ошибка природы, студень, размазня!

Алексей послушно отпил из бутылки и, вернув ее, съежился. Озноб не проходил.

— Теперь будет тепло, — добрея, сказал Серебров, разворачивая «газик». — Печка заработает.

Серебров вел машину и поносил Алексея, усиленно подбирая все новые и новые ругательные слова.

— Какой идиот без лыж отправляется по такому снегу? Ты что, вовсе ничего не соображаешь? Надо брать лыжи, смазывать соляркой, и они хоть по воде пойдут.

Алексей был не в силах отругиваться, ему хотелось спать и еще ему хотелось, чтоб Гарька понял: если не будет деревень, исчезнут хорошие поэты и художники, потому что на асфальте они рождаются реже.

— Неужели тут никто никогда не будет жить? — вздыхал он. Серебров сердито покосился на Алексея.

— Кому нужны эти выморочные деревни, лягушачьи прудочки, — резал он, не сдерживая себя. — Говоришь, а ведь никто, ни ты, ни твои поэты жить тут не будут. Скажут: вот если бы асфальт, магазинчик… коньячок. Знаю я их. Одна болтовня это, Алексей Егорович! Вот давай, приезжай, живи! А то вздыхаешь.

Алексей обиженно примолк. Сереброву стало жалко его.

— А я вернулся домой, — сбавив злость, проговорил он, — тебя нет. Думаю, в Бугрянск удрал? Дядю Митю встретил. Он сказал, что ты в свое Карюшкино уехал с Капитоном, а Капитон в конторе. Алексей Егорович, мол, отпустил, там не проехать. Эх, ты!

Алексей это уже не слышал. Он спал мелко тряся головой на выбоинах, а Сереброву казалось, что тот возмущается его несогласием возрождать забытые деревни, и продолжал ворчать на Алексея.

В Ильинское Серебров въехал уже в полной темноте, хотел промчаться через село без остановки, но свет фар выхватил кусок дороги и женщину с закутанным в полосатое одеяльце ребенком, девчушку с чемоданчиком.

В женщине Серебров признал Веру и притормозил машину. У девчушки из-под подола пальто выставлялся белый халат. Медик. Она первой подбежала к машине и всполошенно затараторила:

— Довезите нас, пожалуйста, до Крутенки. Девочке очень плохо. Очень плохо.

Светом безжалостно слепило Вере глаза. Она, как слепая, вытянув руку, шла к машине с закутанным в одеяло ребенком. Серебров выскочил из кабины помочь, но Вера не отдала ношу.

Алексей сонно перебрался на заднее сиденье. Девчушка-медсестра поместилась рядом с ним, а Вера села рядом с Серебровым.

— Что с Танечкой? — спросил Серебров сдавленным голосом.

Вера в плаче затрясла головой и ничего не ответила.

Сжав зубы, Серебров повел машину, сосредоточенно глядя вперед. Вот так встреча!

— Быстрее, быстрее надо! — повторяла сзади совсем еще юная узкоглазая татарочка-медичка.

Вера, заплаканная, с темными подглазицами, прижималась губами к воспаленному темнобровому личику Танюшки и шептала, как молитву:

— Милая моя, золотко, кровиночка, потерпи.

Иногда Вера растерянно смолкала и с испугом оборачивалась к медсестре: в глазах стояли отчаяние и боль. Курносенькая, с детским личиком, с черными, как пуговки, глазами медсестра спешно раскрывала, чемоданчик и строго говорила:

— Остановите! Укол!

Алексей с готовностью держал коробку с ампулами, но когда медсестра поднимала безжалостный шприц, отворачивался, чтобы не видеть: такой малышке и укол. Серебров тоже не мог смотреть на это.

Когда Серебров снова обернулся, Вера, по его расчетам, должна была закутать Танечку в одеяло. Танечка слабо постанывала, Вера смотрела на нее полными слез глазами и опять принималась нашептывать ласковые, звучащие как заклинание слова. Сереброву самому хотелось шептать такие слова-заклинания, чтоб облегчить боль у дочери, но он, сжимая зубы, молчал. Вера еще сильнее расплачется, если он что-то произнесет. Решительные брови вразлет сейчас придавали Вериному лицу еще большую отчужденность. Да и каким быть иначе ее лицу, если на ее руках умирает дочь.

На изрезанной водополицей дороге машину нещадно било, и Сереброву казалось, что от толчков этих тяжелее Танечке. Он притормаживал машину.

— Быстрее, вы можете быстрее? — кинув сердитый взгляд, проговорила Вера.

— Я думал, трясет, — виновато объяснил Серебров.

— Быстрее, быстрее, — с сердитым отчаянием и злостью на то, какой непонятливый Серебров, повторила Вера, и он погнал машину, не обращая внимания на то, что никуда не годной была дорога, что их немилосердно трясло.

Девочка-медичка полным переживания шепотом рассказала Алексею, что Танечка заболела три дня назад, думали, ангина, но оказалось что-то другое, а что, неизвестно. Она, хоть и медичка, но работает всего полгода, тут нужен врач. Температура сорок. Решили ехать в Крутенку, а в их колхозе даже легковушки нет, грузовые в разъезде.

— Я сказала: пойдемте к магазину, на дороге любую машину задержим и задержали вас. — Девчушка проводила языком по сохнущим от волнения губам и снова повторяла, как она сказала, что надо идти к магазину. Ей нравилось, очевидно, что она такая решительная и находчивая.

Когда машина влетела в щедро освещенные огнями Ложкари, Серебров хотел притормозить, чтоб Алексей вышел, но тот уперся.

— Я с вами.

«Газик» мчался сквозь белый мрак, по днищу наколачивала галька, словно невидимый барабан отбивал нестройную дробь, повизгивали на поворотах тормоза. Рискованно гнал машину Серебров, а Вера словно в беспамятстве все повторяла: быстрее, быстрее.

Недалеко от Крутенки путь преградил знак: объезд — не то провалился мост, не то чинили полотно — и это место объезжали по полю. Мощные скаты успели пробить глубокие колеи, и «газик», трясясь по ним, натужно воя, вот-вот готовый сесть на дифер, чудом протаскивал себя по снежному коридору. Серебров отчаянно крутил баранку и молил неведомого бога дорожной удачи, чтоб скорее кончился этот невыносимый крюк. Вдруг луч фар уперся в голубой кузовок трактора «Беларусь»: впереди оказалась пробка. Застопорил движение «Урал», угодивший колесами в яму.

Серебров кинулся к шоферам, стоявшим на высокой снеговой обочине: ни дать ни взять полководцы при форсировании водного рубежа.

— Эй, нет, что ли, посильнее машины? — крикнул он.

— Кабы была, — ухмыльнулся губастый толстый шофер, которого все почему-то называли Тыквой.

— Нам срочно надо, — растерянно сказал Алексей, словно от этих шоферов зависело, пропустить их вперед или обождать.

— Ну, тогда вам надо разогнаться и перескочить, как в цирке, — ехидно посоветовал Тыква. Наверное, он был бесчувственным, тупым и вредным человеком.