Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Ну, хватит лясы точить! — прикрикнул с непререкаемой твердостью Серебров и ткнул рукой в долговязого шофера. — Ты беги в «Сельхозтехнику»! Попутную возьмешь или лучше позвони Ольгину Арсению Васильевичу, скажешь, Серебров трактор просил. Дорогу надо проткнуть срочно, больного везем.

Повернувшись к Алексею, Серебров проговорил таким же непререкаемым тоном, каким приказывал шоферу:

— Ну, вот что, иного выхода нет. Я понесу Танечку, а ты останешься с машиной.

— Я ведь водить не умею, — испугавшись, взмолился Алексей.

— Послушай, шутник, — по-приказному сказал Серебров губастому Тыкве, — выведешь мой «газик».

Острый на язык Тыква не возразил: значит, надо, раз просит этот уверенный, злой инженер Серебров.

Пока они шли к «газику», Алексей передумал, он решил, что лучше не Гарьке, а ему нести Танечку.

Из машины доносились всхлипы, у Веры лицо опухло от слез. Медсестра снова готовила свой безжалостный шприц.

Алексей опередил Сереброва, высвободил из рук Веры Танечку и рванулся вперед, сломав все планы Сереброва. Он пер по обочине мимо машин и шоферов, как бульдозер. Хорошо, что мороз опять положил наст. Сбоку, запаленно дыша, спешила Вера. Алексей считал, что теперь все зависит от него.

— Я сама, дайте я сама, — повторяла Вера, но Алексей девочку не отдавал. Он почему-то считал, что быстрее его никто ее не донесет, и, бережно прижимая к себе тельце ребенка, почти бежал. Серебров вдруг испугался, что самое страшное произойдет сейчас. Сейчас умрет Танечка. Он должен был отдать все свои силы, чтоб спасти ее, он, а не кто-нибудь другой.

— Дай, — крикнул он, но Алексей не отдал девочку.

— Дай, — повторил требовательно Серебров.

— Машину лови, — с сиплой одышливостью крикнул Алексей. Бежали уже вдоль тракта. Серебров понял, что Алексей прав. Он послушался его и помчался вперед.

Машин, как назло, не было. Навстречу им по обочине из райцентра ехал на лошади мужик. Он стоял на коленях в розвальнях и весело погонял буланку. Серебров замахал руками, пытаясь остановить подводу, но мужик объехал его и погнал лошадь дальше. Серебров рассвирепел. Догнав подводу, он прыгнул в нее, оттолкнул мужика и, забрав у него вожжи, круто повернул лошадь. Мужик вывалился из саней, видать, не очень твердо держался в них.

Посадив в сани Веру с Танечкой и медичку, Серебров погнал лошадь.

Он подъехал к самому крыльцу больницы и, распахивая широко двери, пропустил Веру с медичкой в приемный покой, нашел врача и позвал его. Потом долго, никому не нужный, сидел на белом диванчике и ждал, когда появится в коридоре врач или Вера. Он знал, что Алексей подождет его. Так надо. Наконец, вышел стриженный под бобрик главный врач, и Серебров бросился к нему.

— Будем надеяться на лучшее, — распуская закатанные рукава халата, проговорил тот. — Большая опасность была. Очень большая.

Когда Серебров подъехал на попутном самосвале к выведенному на тракт «газику», Алексей, боясь, что замерзнет в машине вода, уже собирался остановить какого-нибудь шофера.

— Ну, как? — спросил нетерпеливо он.

— Пока не знаю. Вроде успели, — ответил Серебров и почувствовал, что усталость всего дня навалилась на него. Прежде чем повернуть ключ зажигания, он закурил. Когда закуривал, долго не мог сигаретой попасть в рот.

— Давай посидим немного. Приду в себя, — проговорил он просительно.

— А кто эта Вера Николаевна? — спросил Алексей.

— Потом, потом расскажу, — ответил Серебров. Не хотелось говорить, что это Вера Огородова, кто она для него.

Он завел машину, и они поехали, но не в Ложкари, а в Крутенку.

— Купить надо, — сказал неопределенно Серебров и остановил машину около гастронома. Нагруженные кульками с печеньем и конфетами, с банкой томатного сока, они прорвались в приемный покой старой деревянной больнички.

Вера вышла в казенном халате. Волосы у нее были гладко зачесаны, на затылке валик. Эта прическа делала ее немного старше. Лицо у нее теперь стало приветливее и мягче, утратив старящие боль и напряжение.

— Ну что вы, к чему? — начала она, отстраняясь от пакетов. — Ничего я не возьму.

— Как Танечка? — спросил Алексей, всовывая насильно ей в руки банку с соком. От Сереброва она,

наверное, покупки не стала бы принимать, а тут взяла, с любопытством взглянула на Алексея.

— Миновал кризис. Теперь лучше. Теперь лучше, но ведь воспаление легких, это так серьезно, — со вздохом проговорила она, и в глазах опять блеснули слезы.

— Вера Николаевна, может, что надо? — хмуро и упрямо спросил Серебров, но Вера словно не слышала его.

— Может, лекарства? Я в Бугрянск позвоню отцу, — добавил он.

— Нет, не надо. Ничего от вас больше не надо, — отчужденно проговорила она и повернулась к Алексею: — Спасибо вам, Алексей Егорович. Мы ведь с вами земляки. У меня дед из Карюшкина. Огородов.

— Вон как, — заулыбался Алексей, хотя никогда к Огородову симпатии не питал. Много было связано для Карюшкина неприятного с этой фамилией.

А Сереброва Вера считала чужим, даже хуже чужого.

Когда вернулись домой, Алексей с умилением сознался Сереброву, что пережил за день столько впечатлений, сколько иной раз не приходится их на целый месяц.

— У нас таких дней полно, — сдирая нога об ногу сапоги и бросая их через коридор к порогу, пренебрежительно сказал Серебров. — Я ведь утром был в Москве, днем в Бугрянске, а потом поехал за тобой. Нормальный день!

Когда теперь Серебров собирался по утрам на работу, Алексей наказывал, чтоб тот узнал, как чувствует себя девочка Таня, передал привет Вере Николаевне, а вечером спрашивал, как здоровье его крестницы. Серебров всегда знал о состоянии Танечки.

Отпуск кончался, а Алексею не хотелось уезжать из Ложкарей. Серебров винился, что не сумел сводить его на охоту, но в баню попомазкински они все-таки сходили.

Крутошеий, с двумя вениками через плечо, конфискованными у отца, явился к ним Ваня и объявил, что пар готов. На круглом лице младшего Помаз-кина весело светились улыбчивые глаза. Хорош был у Алексея земляк! Добрый, сильный.

Кисловатый запах банного дымка, угольно-черные, поблескивающие стены напоминали Алексею детство.

— Что-то у тебя дыхание было хриплое? — с ехидной заботой проговорил Серебров и, зачерпнув ковш воды, плеснул на каменку. Свистящий обжигающий пар ударил в потолок и стены, приоткрыл дверь. Пахнуло зноем. Алексей пригнулся и заворчал: нельзя же так.