Свеча в окне

— Так что же она сказала, когда вы убили его?

— Она не хотела, чтобы я покидал ее, но меня заставили пойти на это.

Сора ухватилась за подсказку.

— А она плакала, когда вы покидали ее?

Николас не обратил внимание на этот вопрос.

— Отец оторвал остальных мальчиков от нее рано, но она держала меня при себе до тех пор, пока мне не исполнилось восемь лет. Она говорила мне, что никогда не отпустит меня, и я поклялся остаться с ней навечно.

— Она плакала, когда вы покидали ее?

— Наследство досталось мне слишком поздно, и она уже не видела этого. Она умерла.

— Так, значит, плакала? Она плакала, потому что вы предали ее так же, как и все остальные.

— Я не предавал ее.

Николас произнес это сквозь стиснутые зубы, и от давленной горечи в его голосе Сора вздрогнула, а затем выпрямилась.

— Бедная ваша матушка. Сидела здесь одна-одинешенька со своими воспоминаниями, ждала, когда вернется ее сыночек. Ждала, ждала, пока вы овладевали рыцарским искусством, дурачились с другими парнями и задирали бабам юбки на голову.

— Я не развлекался. Это была работа, работа беспрестанная. Я постигал мастерство рыцаря и приучал Артура следовать за мной, как собака. И я не задирал юбки женщинам, кроме тех случаев, когда…

— Когда — что?

— Когда они лезли драться со мной, а это была работа.

— Вы не хотели предаваться радостям, пока ваша мать страдала в одиночестве.

— Совершенно верно.

В его голосе Сора угадала улыбку.

— Вы понимаете меня. Я был уверен, что поймете. Сора обдала его своим презрением:

— Я знаю, что вы лжете мне. Я знаю, что вам доставляло удовольствие вышколить Артура следовать за вами с бездумной преданностью. Я знаю, что вам доставляло удовольствие следить за тем, как он разрушает себя своими дурацкими планами в отношении Уильяма. Я знаю, что вам доставляло удовольствие драться с женщинами, бить их и вынуждать делать то, что вам хочется.

— Откуда вы можете это знать?

— Потому что так вы поступаете и со мной. Вам доставляет удовольствие издеваться над беззащитным человеком. Вы хватаете меня, наблюдаете за тем, как я бьюсь, словно мотылек, пойманный безмозглым мальчишкой. Как, по-вашему, что бы подумала на этот счет ваша матушка? О том, какое удовольствие вы получаете от манипулирования людьми? Тому ли она вас учила?

— Моя мать была святой!

— Нет, не была. Неудивительно, что отец ваш избавил ее от заботы воспитывать вас. Это была капризная, вероломная женщина, которой была невыносима мысль отпустить своих сыновей.

Словно змея, бросающаяся в атаку Николас вцепился ей в горло. Сора в панике ухватилась руками за его запястья, однако сухожилия на руках разъяренного Николаса окаменели. Она отбивалась ногою, однако у Николаса руки оказались слишком длинными, чтоб можно было дотянуться до него. Большими пальцами Николас сдавил ей дыхательное горло, и тотчас агрессивность Соры пошла на убыль. Грудь ее распирал воздух, который был не в состоянии вырваться наружу, и она бешено царапала Николаса ногтями. Отшвырнув Сору как тряпичную куклу, Николас резко перевернул ее, склонился над ней, и тут в уголке сознания ее вспыхнули слова Уильяма: «Делай то, чего от тебя не ожидают».

Колени ее подогнулись, и она рухнула всем своим телом наземь. Вес ее сместился, и пальцы Николаса соскользнули с горла. Она успела сделать выдох, прежде чем он вновь поймал ее и вцепился ей в горло с вполне очевидным намерением, как человек, готовый выполнить свою обязанность, и с удовольствием.

Он ничего не говорил, она говорить не могла. Она поняла, что умирает, потому что услышала, как воздух наполнил тонкий вой. Неужели хлопанье ангельских крыльев напоминает писк комара?

Николас отпустил ее, и она, задыхаясь, рухнула на пол. По мере того, как пульсация крови в голове замедлялась, на ум ей стали приходить мысли о том, что он, вероятно, играет с ней, поджидая, когда она пошевелится, чтобы убить ее. Однако вой становился все громче и превращался в слова.

— Нельзя, милорд. Она же благородная дама. Нельзя убивать даму.

— Болван.

Николас произнес, словно это было какое-то откровение:

— Я могу делать все, что ни пожелаю.

— За ней приедут лорд Уильям. Они захотят повидать ее.

Слова Бронни звучали вымученно и неуверенно, поскольку он возражал тому, кто стоял выше его по положению, и в то же время боялся замолчать.

— Уильям приедет один. Я дам ему посмотреть на труп, а затем…

— Ах, нет, — громко воскликнул пораженный Бронни. — Никто не удержит лорда Уильяма, если он увидит ее труп. И пытаться бесполезно.

Он посомневался и добавил:

— И даже если вам удастся убить его, то мне не хлтелось бы, чтобы эти два привидения поселились в моем замке. Тяжело дыша, Николас метался взад и вперед, взад и перед, двигаясь мелкими, быстрыми шажками. Подойдя затем к Соре и остановившись подле нее, он ногой повернул ее на спину. Она распростерлась на спине, лишь наполовину преувеличивая свои муки и страх.

— Подыми ее, — приказал Николас. — Посмотрим, поумнеет ли она, когда замерзнет и проголодается, а сырость темницы проникнет в ее кости.

— Нельзя ее бросать в эту дыру, — завозражал Бренди — Она же леди.

— Она — мегера, и заслужила свое. Подыми ее!

Ярость Николаса обрела холодность и четкость.

— Или это сделаю я.

Сора подняла руку в мольбе к Бронни, и тот прошаркал к ней.

— Мне жаль, миледи, мне очень жаль, но я к вам не прикасался.

Своими большими руками он схватил ее за плечи и заставил вскрикнуть от боли.

— Прошу прощения, миледи, — снова пробормотал он, и она знаком попросила его помочь.

Осторожными движениями он постепенно ослаблял свои объятия, пока Николас не рявкнул:

— Унеси ее сейчас же!

Бронни одним стремительным движением оторвал Сору от земли.

— Простите, — пробормотал он, неся Сору на руках вслед за Николасом.

Они спустились по потайной лесенке в подземелье, и Бронни вновь попросил прощения:

— Я бы ни за что не посмел прикоснуться к вам, миледи.

Соре все было безразлично. Стремясь сохранить силы для своей последней схватки с Николасом, она была рада теплу и поддержке со стороны Бронни. Она надеялась, что голос не подведет ее — не должен подвести. Голос оставался ее единственным оружием в этой неравной борьбе. Голос и ее голова; а голова, кажется, работала медленно, в ней наступило помутнение от боли и шока.

Вино, пропитавшее дерево, травы, мясо, напоминают о себе слишком долго; запахи кладовой окружили ее. Здесь можно было бы найти люк, который встраивался в пол в любом замке. Люк, который ведет к мучениям и смерти.

Теперь ей надо было заговорить, ей необходимо заговорить с ним. Она прохрипела, бросив пробный шар.

— Николас.

Бронни замедлил шаг, но Николас не ответил. Возможно, он не расслышал; а, возможно, пренебрег ею.

— Николас, — сделала она еще одну попытку, и голос ее прозвучал громко. Тем не менее он еще резал слух хрипел от боли.