Свет проклятых звёзд
Шрифт:
Подумав, что ещё никогда в жизни не платил за столь странную сказку, Берен поблагодарил целителя и пошёл дальше гулять по странному поселению.
После довольно утомительного блуждания между ничем не примечательными домишками фиримарский книжник вышел на маленькую площадь, где крутивший пыльные вихри ветер бросил в воспалённые глаза мужчины песок. Выругавшись и с огромным трудом проморгавшись, Берен заметил двоих музыкантов с инструментом очень сложной и непонятной конструкции, перед которыми лежала перевёрнутая шляпа с широкими полями. Видимо, внутри находился камень, раз она
— Крутится, крутится жизнь колесом, — пели тоже как-то странно гортанно музыканты. — То ли как явь, то ли, как сон.
Ходит за мною с печальным лицом,
С громким началом и тихим концом.
Лестница в небо ведёт в никуда,
Время сквозь пальцы уносит песок.
В наших стаканах вино и вода,
Наша звезда зовёт на восток.
Мама, я всё ещё жив!
Как феникс из пепла, как кровь на руках палача.
Мама, я — полоз во ржи,
Я — сорванный колос, сгоревший огарок, свеча.
«Мама, я всё ещё жив», — повторил про себя Берен, внезапно вспомнив, что ему снилось в эту ночь: он видел дом таким, каким помнил в детстве. Видел и маму — молодую, лишь слегка седеющую, которая позвала в сад посмотреть на случайно забежавшего лисёнка с вымазанными в грязи лапами. Сон оказался, таким ярким, что теперь книжник не мог точно сказать, случалось такое в детстве на самом деле или нет. После пробуждения всё начисто забылось, но из-за услышанной песни снова ярко встало перед глазами.
«Мама, я всё ещё жив».
Что-то в этих словах заставляло чувствовать тревогу, словно это «всё ещё» ненадолго.
Тем временем музыканты продолжали выступление, несмотря на полное равнодушие проходивших мимо поселенцев:
— Мерцаньем звёзд окружена,
В невинности стыдлива и нежна,
Мне так сегодня ты нужна!
Нужна, как путнику ночлег,
Как хлеб — голодным, узнику — побег.
Спаси меня на миг, на век…
И всё, что было до тебя, покажется чужим,
Как будто всё случилось не со мной.
И, стоя посреди руин отчаянья и лжи,
Я вдруг пойму, что я ещё живой.
Обернувшись на столбы с объявлениями, Берен отыскал глазами свои. Поначалу было очень страшно за собственную дочь и сына Брегора, поскольку казалось очевидным — мальчик и девочка остались без дома, а до этого мальчик и девочка делали нечто сомнительное, значит, это они и есть. Но потом книжник оценил, сколько беспризорников гуляет в этих местах, сколько детей разыскивается, и успокоился — связать что-то противозаконное со сбежавшими юнцами удастся только при наличии неопровержимых доказательств преступления. Которых, разумеется, нет.
Совершенно не подумав дать хотя бы мириан музыкантам, Берен пошёл прочь с площади, стараясь пусть и частично запомнить услышанные песни, чтобы потом их записать.
И вдруг превратившаяся в марш грустная мелодия заставила остановиться.
— Мы выживали с детства
Среди обугленных
руин,Как звери! — уже не пели, а почти кричали менестрели со странным инструментом. — Здесь о любви все песни,
Но жизнь по правилам чужой войны —
Нет веры им!
Нет вождей и флагов,
Даже прошлое отравлено —
В нём правды нет!
Но мы не знаем страха!
И вопреки всем предсказаниям,
Мы ещё живы!
И кровоточат карты,
По рваным линиям границ
Разделены.
Врагами стали братья,
Найдём ли силы вновь построить мир
Потерянный?
Без вождей и флагов,
Вопреки ветрам отравленным,
Несущим смерть!
Чтоб жить, не зная страха!
Пускай же всеми мы оставлены,
Мы ещё живы!
Без вождей и флагов,
Вопреки ветрам отравленным,
Несущим смерть,
Живём, не зная страха,
И мир достанется по праву нам —
Мы ещё живы! Здесь!
Вспомнив о мирианах и решив попросить самих авторов записать для летописи свои песни хоть на чём-нибудь, Берен повернул обратно, но вдруг услышал за спиной голос заботливого стража:
— Вот он где! Господин Белемирион! Для тебя вести пришли. Возвращайся в башню.
Примечание к части Песни: «Мама, я всё ещё жив» А. Некрасов,
«Я ещё жив» Трофим,
«Мы ещё живы» АТОМ-76
А в этом месте по-другому не прожить
— Здравия, хозяюшка! Приюти друзей детства!
Женщина ощутила неприятный вязкий страх — непрошенные гости, заявившиеся на утренней зорьке, явно не с добром пришли, пусть даже двое из них росли вместе с ней в фиримарском приюте. Оба адана, повзрослев, стали теми, с кем лучше не встречаться даже на людной площади посерёд праздника, а уж в доме, когда защитить некому, зато есть, что взять, и подавно.
— Ты б предупредил хоть, — изображая искреннюю радость, рассмеялась аданет, открывая дверь. Лишь бы детей не напугали! Хорошо, что Белет ещё малышка, на неё не позарятся.
— Да тут, видишь, какое дело, Тинви, — здоровенный заросший щетиной мужик вошёл в дом, по-хозяйски разделся, позвал дружков, — мы с Брахом к вождю пошли, а он чёт говорить с нами не хочет. Нам пересидеть где-то надо. Мы и подумали, что подруга старая не откажет.
— К вождю? Поговорить? — женщина многозначительно взяла метлу и совок, начала напоказ подметать за ввалившимися в дом бунтовщиками грязь. — Брегор даже с семьёй не разговаривает! Вы-то ему зачем? Он сейчас только девкой новой занят! У мужа моего случилось тут… А Брегору наплевать, хотя не чужие ведь.
— Не чужие? — захохотал «друг детства», открывая погреб. — Думаешь, если в семью взяли, накормили, пригрели, то своими считать будут? Ха! Мечтай! Мы всегда и для всех мусор.
— И то верно.
Мужики взяли в кладовке всё, что хотели, пошли в зал, расселись за столом. Хозяйка быстро сбегала к дочке, приказала сидеть тихо и играть с Барагундом и Белегундом, когда проснутся. Но без криков! Никакого шума! И не открывать дверь комнаты! Потом, посмотрев на собратьев по приюту и их друзей, аданет достала ещё вина покрепче. И ещё. Пусть пьют. Пусть.