Свет проклятых звёзд

Дрогнувшая рука нежно взяла крошечную серебристую драгоценность, бархатистую на ощупь, улыбка озарила лицо. Закружившись на месте, пытаясь понять, откуда упал листок, искатель с замиранием сердца начал всматриваться в кроны, заметался из стороны в сторону, и вдруг увидел то, что так отчаянно надеялся найти.

***

— Я нашёл, братья! Я… Мы нашли! Представляете?!

Едва не выронив флейту, которая, казалось, давно играла сама по себе, пока менестрель, любуясь звёздами, думал о словах друга, Эктелион посмотрел на бегущего навстречу Галдора.

— Белое, — выдохнул Синда, протягивая дрожащие ладони с драгоценным листочком, — деревце.

— Деревце? — Глорфиндел медленно поднялся на ноги, погасшие глаза равнодушно посмотрели на собрата. — Одно?

— Да какая разница?! — воскликнул счастливый искатель, прижимая сокровище к сердцу. — Останьтесь с ним, посторожите! Оно же… такое беззащитное! А я — к лорду Турукано! Он должен знать! Он решит, как поступить!

— Нам рощу надо найти, а не одно деревце, — равнодушно отвернулся золотоволосый Нолдо, но Галдор, сунув в руки Эктелиону карту, уже подхватил вещи и бросился к собратьям, оставшимся присматривать за лошадьми на поле около леса.

— Пойдём, — хлопнул друга по плечу менестрель. — Посмотрим, что наш соратник отыскал.

***

Турукано посмотрел на сидевшего рядом летописца, который ждал распоряжений.

— Никто не должен знать, что ты нашёл белое дерево, — тихо произнёс виньямарский лорд, глядя прямо в глаза удивившемуся Галдору. — Если рощи нет, корабли строить не из чего. Поищите ещё, но зря не рискуйте.

Видя, что Синда расстроен реакцией господина, Турукано начал судорожно соображать, как подбодрить подданного, но ничего не приходило в голову.

— Постарайся найти рощу, — повторил сын Нолофинвэ, и Галдор с поклоном удалился.

— Символично, — сказал вслед закрывающимся дверям Умник, — что отыскалось лишь одно чахлое деревце, растущее на пепелище и болоте. Словно Валиэ Йаванна показывает нам, отступникам, во что мы превратились.

— Пусть Валар посмотрят на себя, — зло парировал Турукано. — Не мы зачахли, Кельсамо. Они. Вот что символизирует найденное деревце.

— Что писать в летописи?

Ответом стало молчание, и страница осталась пустой.

Примечание к части Галдор и деревце. Иллюстрация Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Illustration-840132181

Песня Ясвены "Птица"

Целебный источник

Ступая босиком по шелковистой траве, бросив бессмысленные попытки встретить ту, что не желает быть найденной и заключённой в объятия, эльф шёл среди зелёных и сиреневых деревьев к берегу ручья.

Любящие солнечный свет растения постепенно вытесняли своих предшественников, даже несмотря на Завесу Мелиан, древние цветы почти утратили запахи, которые помнил Даэрон по годам юности. Всё менялось. Но к лучшему ли? Возможно, только точно не для менестреля.

Каким увлечённым и любопытным был когда-то молодой эльф! Смелым, открытым новым знаниям! Счастливым и свободным.

Отбросив с лица светло-пепельную прядь, Даэрон сдавил в кулаке рубашку на груди.

Лутиэн ворвалась в жизнь менестреля сорвавшейся с неба звездой, вечно стремящейся обратно, но падающей снова и снова в объятия безнадёжно влюблённого поэта.

Вспоминая себя прежнего, Даэрон в конце концов понял, что хочет вернуть способность жить без боли, думать о чём-то, кроме принцессы, ведь ей совершенно не нужна жертвенная любовь всего-лишь-подданного. Зачем мучить себя и докучать ей?

Спустившись на песок, залюбовавшись искрящимися волнами целительного источника, Даэрон сбросил рубашку и, намочив ладони, прижал их к сердцу. Разумом понимая, что от любви исцеления нет, менестрель всё равно надеялся на чудо. Умывшись и отпив прохладной воды, эльф закатал штаны и пошёл вдоль берега, наслаждаясь ласковым прикосновением журчащего ручья.

На сердце действительно стало легче, захотелось раствориться в целительных волнах, бежать вместе с ними в неведомые дали и однажды, когда Лутиэн подойдёт к ручью, подплыть к ней, омыть лицо и руки, напоить собой, стечь прозрачными каплями со щёк и подбородка на шею и грудь, лаская бархатистую белую кожу, исчезая на ней, растрачивая себя на нежность.

— Я не могу перестать думать о Лутиэн, — прошептал Даэрон, смотря на искрящиеся волны. — Пожалуйста, родник, исцели мои раны. Из-за них я становлюсь слабым и никчёмным, превращаюсь в обузу для той, кого люблю!

Снова отругав себя за то, что любая мысль сводится к дочери короля, менестрель наклонился к воде и ещё раз умыл лицо. Прикосновение капель было ласковым, успокаивающим, дарило надежду если не на исцеление, то хотя бы на облегчение изматывавшей тоски. Менестрель почувствовал, как сквозь раны в сердце струится музыка, но не причиняет боли, а лишь заставляет грустить о том, что Лутиэн всё равно не понравится сочинённая влюблённым глупцом песня. Может быть, хотя бы живая вода порадуется посвящённой ей музыке?

Все звуки вокруг стихли, ветер замер, листья и трава не шевелились, словно приготовившись слушать.

— Поёт день и ночь в сторонке родной

Заветный родник лесной, — чуть слышно произнёс Даэрон, видя в отражении вместо себя любимое лицо. — И нет холодней, и нету вкусней воды даже в Арде всей.

Я помню, в жаркий день июля

Земля, ручьём звеня,

Как будто ковш мне протянула,

Чтоб напоить меня.

Живи, родник, живи,

Родник моей любви,

Любви к земле одной,

К земле навек родной.

Вода родника — живая вода,

Она, как любовь, чиста.

Пусть струйка тонка, тонка и легка,

С неё началась река.

А мне всегда родник бессонный

Слышен в любой дали,

Словно звучит с глубин бездонных

Голос родной Земли.

Живи, родник, живи,

Родник моей любви,

Любви к земле одной,

К земле навек родной.

Волны ласково касались ног, сияли рассеянными лучами дневного светила. Ощущение времени пропало, одиночество перестало ранить, водя по живому трепещущему сердцу заточенным лезвием тоски. Целебная вода смешалась со слезами, и дышать стало легче.

Примечание к части За Даэрона спел Сергей Беликов "Живи, родник"

Олорин

На краю было темно и тихо. Чёрно-белый вязкий поток растекался медленно, словно густеющий мёд, собирался полосатыми каплями, скатывался в пропасть и повисал, бесконечно растягиваясь.

Майя Олорин прислушался.

Безмолвие пело голосами распадающихся тем, и звуки были поистине прекрасны.

Густой поток приблизился к ногам, разделился надвое и обогнул Олорина змеями — белой и чёрной.