Светила

Мади выровнял стопку писем – аккуратно, край к краю. Ему следовало еще час назад позвонить горничной и потребовать, чтобы сундук из его номера убрали; если он помешкает еще немного, то неминуемо вызовет подозрения. Что же делать? Снять копии со всех писем времени нет. Вернуть ли пачку обратно под подкладку сундука? Или присвоить? И передать полномочным должностным лицам здесь, в Хокитике? Эта переписка, безусловно, имеет самое непосредственное отношение к делу, и, если процессом и впрямь займется судья Верховного суда, бумаги окажутся чрезвычайно ценны.

Мади пересек комнату и присел на край кровати, напряженно размышляя. Он может переслать эти письма Левенталю, с указанием опубликовать их подряд и полностью на страницах «Уэст-Кост таймс». Он может вручить их Джорджу Шепарду, начальнику тюрьмы, и обратиться к нему за советом. Он может по секрету показать их своему приятелю Гаскуану. Он может созвать двенадцать участников тайного совета в «Короне» и спросить их мнение. Он может передать их комиссару золотых приисков или даже лучше мировому судье. Но чего ради? Что из этого выйдет? Кому с того будет польза? Он соединил пальцы домиком и вздохнул.

Наконец Мади снова взял в руки пачку писем, перевязал ее бечевкой в точности как было и убрал обратно под подкладку сундука. Задвинул затвор, протер крышку и отступил на шаг, чтобы убедиться: все выглядит именно так, как он обнаружил по прибытии. Затем он надел пиджак и шляпу, как будто только что вернулся домой из столовой «У Максвелла», и позвонил в звонок. В свой срок наверх протопала горничная; крайне раздраженным тоном Мади сообщил ей, что в номер доставили чужой багаж. Он позволил себе открыть сундук и прочесть имя, написанное изнутри: так вот, эта кладь принадлежит мистеру Алистеру Лодербеку, с которым лично он совершенно незнаком, который со всей определенностью не проживает в гостинице «Корона» и чье имя не имеет с его собственным ничего общего. Надо думать, его багаж отослали в гостиницу мистера Лодербека – уж где бы это ни было. Он намерен провести вторую половину дня в бильярдной на Стаффорд-стрит и рассчитывает, что за время его отсутствия ошибку исправят: для него чрезвычайно важно воссоединиться со своим имуществом в самое ближайшее время, поскольку он собирается заглянуть к вдове на «напитки и размышления» в «Удачу путника», и желательно в приличном виде. И, уже выходя, подчеркнул, что крайне недоволен.

Безлунный месяц

Глава, в которой «Удача путника» наконец-то открывается для посетителей.

Вывеску над входом в «Удачу путника» подновили, так что развеселый бродяга с заплечным узелком на манер Дика Уиттингтона теперь шагал под звездным небом. Если звезды и складывались над головой нарисованного человечка в созвездия, Мэннеринг их не распознал. Он лишь скользнул взглядом по вывеске, поднимаясь по ступеням на веранду и отмечая по пути, что дверной молоток надраен, окна вымыты, половик у порога заменили, а на двери красуется новая табличка:

МИССИС ЛИДИЯ УЭЛЛС, МЕДИУМ, СПИРИТ.

ОТКРЫВАЕТ ТАЙНЫ, ПРОРИЦАЕТ БУДУЩЕЕ

Мэннеринг постучал; послышались женские голоса и стремительные шаги вверх по лестнице. Он подождал, надеясь, что откроет ему Анна.

Звякнула отцепляемая цепочка. Мэннеринг поправил узел галстука и слегка выпрямился, глядя на свое смутное отражение в стекле.

Дверь отворилась.

– Дик Мэннеринг!

Мэннеринг постарался не выдать разочарования.

– Миссис Уэллс! – воскликнул он. – Самого доброго вам вечера.

– Надеюсь, так оно и будет, да только вечер еще не настал. – Она улыбнулась. – Казалось бы, кому и знать, как не вам, что приходить на вечеринку заранее – дурной тон. Как сказала бы моя матушка, какое варварство!

– Я разве рано? – с деланым удивлением воскликнул Мэннеринг, извлекая карманные часы. Он отлично знал, что пришел рано: он рассчитывал прибыть задолго до остальных гостей, чтобы иметь возможность переговорить с Анной наедине. – Ах да, ну надо же, – посетовал он, разглядывая циферблат. Он пожал плечами и снова затолкал часы в жилетный карман. – Должно быть, я их завести утром позабыл. Ну что ж, вот он я – и вот она вы. И разодеты по такому случаю в пух и прах. Роскошно. Просто роскошно.

На Лидии было траурное вдовье платье, но наряд «дополняли», как выразилась бы она сама, всевозможные мелочи, и дополнения эти сводили темные тона на нет. Черный лиф украшали вышитые блестящей нитью виноградные лозы и розы, так что узоры мерцали и переливались на ее груди; еще одна черная роза крепилась на черной ленте, обернутой на манер нарукавничка вокруг пухленькой белоснежной ручки, а третья черная роза красовалась в волосах, во впадинке за ухом.

– Ну и что же мне теперь делать? – продолжая улыбаться, вслух размышляла Лидия. – Вы меня ставите в ужасное положение, мистер Мэннеринг. Пригласить вас в дом я не могу. Иначе вы, чего доброго, всегда станете приходить заранее, причиняя неудобство людям светским, и дамам и джентльменам, по всему городу. Но и на улицу я вас выставить не могу: ведь тогда и вы, и я – оба выкажем себя варварами. Вы прослывете дерзким нахалом, я – негостеприимной хозяйкой.

– Пожалуй, есть и третий вариант, – подхватил Мэннеринг. – Позвольте мне простоять на крыльце весь вечер, пока вы обдумываете дело со всех сторон, а когда наконец решитесь – так я окажусь на месте как раз вовремя.

– И снова варварство, – нахмурилась миссис Уэллс. – Этот ваш ужасный характер!

– Да вы моего ужасного характера почитай что и не видели, миссис Уэллс.

– Да неужто?

– Никогда. С вами я – человек цивилизованный.

– Поневоле задумаешься, а с кем – нет?

– С кем – не важно, – отмахнулся Мэннеринг. – Важно – до какой степени.

Повисла недолгая пауза.

– А приятно, должно быть, почувствовать себя хозяином жизни, – наконец обронила миссис Уэллс.

– Когда это?

– Да вот сейчас. Когда вы это сказали. Очень эффектно прозвучало.

– Тонкая вы штучка, миссис Уэллс, а я и позабыл.

– Да полно вам!

– О да, куда как тонкая. – Мэннеринг пошарил в кармане. – Вот ваш тариф. Грабеж среди бела дня, между прочим. В Хокитике три шиллинга за вечернее представление не запрашивают – да хоть бы вы саму Елену Троянскую вызывали. Ребята такого не потерпят. Хотя зачем я вам советы даю? С сегодняшнего дня мы с вами – прямые конкуренты. Не думайте, будто я не понимаю: теперь по субботам парни будут выворачивать карманы либо в «Принце Уэльском», либо в «Удаче путника», или – или. Я конкуренцию бдительно отслеживаю – так что вот, пришел и глаз с вас не спущу.

– Женщины любят, когда с них не спускают глаз, – улыбнулась миссис Уэллс. Приняла плату и распахнула дверь. – Как бы то ни было, а вы – бессовестный лжец, – добавила она, пропуская Мэннеринга в прихожую. – Если бы вы позабыли завести часы, так вы бы не заранее, вы бы с опозданием пришли.

Она закрыла за гостем дверь и навесила цепочку.

– Вы в черном, – отметил Мэннеринг.

– Естественно, – пожала плечами Лидия. – Я недавно овдовела и ношу траур.

– А между прочим, черный цвет для д'yхов неразличим – чистая правда, так и есть! – сообщил Мэннеринг. – Держу пари, вы этого не знали, верно? Вот поэтому на похороны мы приходим в черном: если бы мы оделись в цветное, мы бы привлекли внимание мертвецов. А пока мы в черном, они нас не видят.

– Какая прелесть, – обронила миссис Уэллс.

– А вы ведь понимаете, что это значит? Это значит, что мистер Стейнз вас не разглядит. В этом платье – ни за что. Вы останетесь для него невидимкой.

Лидия рассмеялась:

– Вот так так! Ну что ж, тут уж, наверное, ничего не поделаешь. Слишком поздно. Придется отменять всю программу.

– А Анна, она в чем сегодня будет? – полюбопытствовал Мэннеринг.

– Вообще-то, в черном, – отозвалась миссис Уэллс. – Она ведь тоже в трауре.