Светила

– Эта женщина ему предана, а ты поклялся отомстить ему, и она наверняка этого не забыла. Вряд ли она желает тебе добра.

– Я буду настороже.

А-Цю вздохнул. Он встал, отряхнулся – и тут же застыл на месте и резко вдохнул через нос. Шагнул вплотную к А-Су и схватил его за плечи.

– Ты весь пропах этой дрянью! – воскликнул он. – Ты на ногах не стоишь, Су Юншэн. Я чую эту вонь с двадцати шагов!

А-Су, что греха таить, в самом деле завернул по дороге в свою каньерскую курильню выкурить вечернюю трубочку, последствия чего прямо-таки бросались в глаза, но он терпеть не мог, когда его отчитывают. Он рывком высвободился и недовольно буркнул:

– Есть у меня такая слабость, чего уж там.

– Ах, слабость! – вознегодовал А-Цю, сплевывая на землю. – Это не слабость, а лицемерие. Тебе должно быть стыдно.

– Не смей говорить со мной как с ребенком.

– Мужчина-опиоман – все равно что ребенок.

– Значит, я – все равно что ребенок. Не твое дело.

– Очень даже мое дело, если я пойду с тобой сегодня вечером.

– Не нуждаюсь я в твоей защите.

– Если ты и впрямь так считаешь, то очень заблуждаешься, – пожал плечами А-Цю.

– Заблуждаюсь – и при этом лицемер! – с деланым изумлением воскликнул А-Су. – Два оскорбления подряд, а я-то был с тобой неизменно учтив!

– Оскорбления – по заслугам, – отозвался А-Цю. – Ты злоупотребляешь тем самым ядом, который убил твоего отца, и еще смеешь называть себя его защитником! Ты утверждаешь, что твоего отца предали, – и, однако же, сам предаешь его всякий раз, как зажигаешь эту свою лампу!

– Моего отца убил Фрэнсис Карвер, – проговорил А-Су, отпрянув на шаг.

– Твоего отца убил опиум, – отрезал А-Цю. – Ты только посмотри на себя! – (Ибо А-Су споткнулся о корень и едва не упал.) – Отменный из тебя мститель, Су Юншэн, который даже на ногах не в силах устоять!

Вне себя от ярости, А-Су выставил вперед руку, пытаясь удержать равновесие, усилием воли выпрямился – и набросился на А-Цю. Зрачки его были темны и влажны.

– Тебе известна моя история, – проговорил он. – В первый раз мне дали опиум как лекарство. Я не по своей воле его принял. Его власть надо мною сильнее меня.

– У тебя было достаточно времени избавиться от зависимости, – возразил А-Цю. – До суда ты не одну неделю просидел в тюрьме, верно?

– Этого времени недостало, чтобы избавиться от пагубного пристрастия.

– Пристрастия, вот как! – презрительно бросил А-Цю. – Что за жалкое словечко. Неудивительно, что ему не нашлось места в твоем рассказе. Неудивительно, что ты предпочитаешь громкие слова, такие как «честь», и «долг», и «предательство», и «месть».

– Моя история…

– В твоей истории – так, как ты ее рассказываешь, – куда больше места отведено твоим собственным обидам, нежели позору, обрушившемуся на твою семью. Ответь мне вот что, Су Юншэн. Ты собираешься отомстить убийце своего отца – или человеку, который отказался прийти к тебе на помощь у дверей салуна «Белая лошадь»?

– Ты усомнился в моих побуждениях, – потрясенно проговорил А-Су.

– Твои побуждения тебе не принадлежат, – возразил А-Цю. – Они никак не твои! Посмотри на себя. Ты ж на ногах не держишься.

Повисло молчание. Из соседней долины донесся приглушенный звук выстрела, а затем отдаленный крик.

Наконец А-Су кивнул.

– До свидания, – обронил он.

– Ты почему со мной прощаешься?

– Ты высказался вполне недвусмысленно, – отозвался А-Су. – Ты меня не одобряешь; я внушаю тебе отвращение. Но я в любом случае пойду нынче вечером на вдовицын праздник.

Хотя А-Цю был по природе вспыльчив, ему совсем не хотелось играть роль злодея в каком бы то ни было споре. Он покачал головой, тяжело задышал через нос и наконец буркнул:

– Я иду с тобой. Мне надо поговорить с мистером Стейнзом.

– Знаю, – кивнул А-Су. – Я сюда пришел по велению души, Цю Лун.

Когда А-Цю заговорил снова, голос его звучал совсем тихо:

– Человеку самому ведомо, что у него на сердце. Я был не прав, усомнившись в твоих побуждениях.

А-Су на краткий миг прикрыл глаза.

– К тому времени, как мы доберемся до Хокитики, я протрезвею, – пообещал он, вновь их открывая.

А-Цю кивнул:

– Тебе это понадобится.

Кардинальная земля

Глава, в которой Уолтер Мади делает сногсшибательное открытие; ряд недоразумений разъясняется и обнаруживается некая симметрия.

Уолтер Мади, распрощавшись с Гаскуаном, тотчас же вернулся в гостиницу «Корона», куда уже доставили его дорожный сундук. Он рванул на себя дверь, стремительно пересек вестибюль и, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на верхнюю лестничную площадку; оказавшись перед своим номером, он потыкался ключом в замочную скважину – и выругался вслух. Его внезапно захлестнуло абсурдное нетерпение поскорее увидеть свои вещи – он чувствовал, что воссоединение с драгоценными предметами из прежней жизни каким-то образом поможет восстановить связь, которая после крушения «Доброго пути» вдруг показалась совершенно иллюзорной.

С недавних пор мысли Мади все чаще и чаще возвращались к встрече с отцом в Данидине. Он обнаружил, что сожалеет о поспешности, с которой бежал со сцены в тот злополучный день. Да, отец его предал. Да, предателем оказался и брат. Но даже так, Уолтер мог бы проявить великодушие; он мог бы задержаться и выслушать историю Фредерика. В Данидине он с братом не свиделся: он бежал от отца прежде, чем Фредерика успели бы позвать, и не узнал, все ли у Фредерика в порядке, женат ли он, счастлив ли; не узнал, что Фредерик думает об Отаго и собирается ли он жить в Новой Зеландии до конца дней своих; не выяснил, трудятся ли отец и брат на приисках одной командой, или нашли себе других напарников, или старательствуют в одиночку. Всякий раз, как Мади размышлял об этих неизвестных ему подробностях, накатывала печаль. Нужно было попытаться поговорить с братом. Но желал ли того сам Фредерик? Мади не знал даже этого. С тех пор как он прибыл в Хокитику, он трижды садился за письмо брату, но, набросав приветствие и поставив число, застывал неподвижно.

Наконец ключ провернулся в замке. Мади толкнул дверь, вошел в номер – и замер.

Посреди комнаты действительно стоял дорожный сундук – однако ж этого сундука он в жизни не видел. Его собственный был красным и прямоугольной формы. Этот оказался черным, схваченным железными обручами, с длинным квадратным накладным затвором, в который вдвигался запирающий горизонтальный стержень; крышка была куполообразная и планчатая, как уложенная набок бочка. На пузатой крышке красовалось несколько багажных бирок, на одной значилось «Саутгемптон», на другой «Литтелтон», и стандартная «В багаж». Мади с первого взгляда определил, что владелец сундука всегда путешествовал не иначе как первым классом.

Вместо того чтобы позвонить в звонок и сообщить горничной об ошибке, Мади закрыл за собою дверь, запер ее и опустился перед чужим сундуком на колени. Отодвинул затвор, поднял тяжелую крышку и обнаружил приклеенный изнутри бумажный ярлычок, на котором значилось:

ВЛАДЕЛЕЦ СЕГО МИСТЕР АЛИСТЕР ЛОДЕРБЕК, ЧЛЕН СОВЕТА ПРОВИНЦИИ, ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА

Мади резко выдохнул, откинулся назад, поудобнее уселся на пятках. Вот это недоразумение! Значит, Лодербеков багаж действительно находился на борту «Доброго пути», как подозревал Балфур; погрузочный контейнер, видимо, забрали с хокитикского причала по ошибке. Сундук Мади, как и Лодербеков сундук, не был маркирован именем владельца, и никаких опознавательных знаков на нем не наличествовало, кроме как внутри: в подкладку крышки была вшита полоска кожи с оттиснутыми на ней именем и адресом. По-видимому, сундуки перепутали: багаж Мади доставили в апартаменты Лодербека в гостиницу «Резиденция», а багаж Лодербека – в гостиницу «Корона».