Светила

В груди его словно забрезжила заря – заплескался жидкий свет. По всему телу разлилось безмятежное спокойствие. Боль в голове и в теле вытекла наружу внезапно и легко – так вода сочится сквозь шелковый платок. Опиум, подумал он отрешенно. Опиум. Потрясающе. Снадобье – потрясающее. Это просто чудо, это исцеление. Женщина вновь подала ему трубку, и он жадно глотнул из нее – так нищий тянет к губам ложку. А-Су не помнил, как потерял сознание, но, когда он снова открыл глаза, стоял белый день, а буфетчицы рядом не было. Он лежал, втиснутый между двумя коробками с мусором на заднем дворе, укрытый одеялом, – второе одеяло подложили ему под щеку. Кто-то – вероятно, буфетчица? – оттащил его сюда. Или, может, он сам дошел? А-Су не помнил. Голова раскалывалась от боли, грудная клетка снова невыносимо ныла. Из здания доносился плеск воды и звяканье ножей.

И тут он вспомнил про пакетик с опиумом, спрятанный в чайной коробке. «Дент и К°» оплачивали свои товары опиумом – ведь у Британии серебра больше не было, а в золоте Китай не нуждался. Как он мог быть таким идиотом? Фрэнсис Карвер контрабандой переправлял наркотик в Китай, используя семейный склад Су как канал связи. Фрэнсис Карвер предал его отца. Фрэнсис Карвер отвернулся от него и прикинулся, будто не понимает его криков. А-Су лежал на боку, не двигаясь, в узком переулке. В груди его зрела беспощадная решимость.

На протяжении всей следующей недели женщина с выступающими зубами приносила ему поесть-попить и успокаивала снадобьем. Днем она несколько раз забегала его проведать, всегда под каким-нибудь предлогом: то свинью покормить, то выплеснуть воду из-под грязной посуды, то постиранное белье развесить на веревке; с наступлением темноты она приходила с трубкой и давала ему покурить, пока боль не утихала и он не засыпал. Она ухаживала за своим подопечным молча, и А-Су тоже не произносил ни слова – просто глядел на нее и любопытствовал про себя. Однажды ночью она пришла с подбитым глазом. Он потянулся потрогать, но она нахмурилась и отвернулась.

Спустя несколько дней А-Су сумел подняться на ноги, хотя все тело отчаянно болело, а через неделю уже мог медленно передвигаться по двору. Он знал, что «Палмерстон» встал на стоянку в Сиднее всего на две недели; вскоре корабль пойдет к золотым приискам Виктории на юге. А-Су уже не стремился плыть дальше, в Мельбурн. Ему хотелось одного: свести счеты с Карвером прежде, чем клипер снимется с якоря.

С тех пор как «Палмерстон» пришвартовался у причала, Карвер не провел на борту ни одной ночи; ночевал он в портовом борделе, у медноволосой женщины. Каждый вечер А-Су наблюдал его приход: видел, как тот вышагивает вдоль набережной, размахивая руками, и фалды развеваются за его спиной. Покидал он бордель уже после полудня; медноволосая женщина частенько провожала его до задней двери, чтобы попрощаться наедине. Дважды А-Су видел, как эта парочка прогуливалась в порту, когда солнце давно село. По разговору судя, они были на короткой ноге. Прислушиваясь к собеседнику, каждый норовил придвинуться как можно ближе, а рука женщины неизменно покоилась на сгибе локтя мужчины, легонько его пожимая.

Восьмая по счету ночь после нападения на А-Су пришлась на воскресенье; кутеж в борделе затих задолго до полуночи, согласно комендантскому часу. А-Су крадучись обогнул здание кругом и, встав напротив фасада, разглядел силуэт Карвера в центральном окне верхнего этажа: облокотившись о перемычку, он глядел вниз, в темноту. А-Су наблюдал: вот сзади подошла рыжеволосая женщина, ухватила его за рукав, утянула назад, в глубину комнаты, за пределы видимости. Держась в тени, А-Су прокрался обратно к подъемному окну над кухонной разделочной доской, сдвинул вверх створку и пролез внутрь. Кухня была пуста. А-Су огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь оружия и наконец выбрал с подставки над доской мясницкий нож с костяной ручкой. Он в жизни не поднимал оружия на человека, однако ж, ощущая в руке его тяжесть, А-Су чувствовал себя увереннее. В темноте он кое-как отыскал лестницу. Наверху обнаружились три двери, все – закрытые. А-Су приник ухом к одной (тишина), к другой (приглушенный шорох и возня) и к третьей – за ней послышался рокочущий мужской бас, скрип стула, а затем тихий женский голос. А-Су попытался оценить про себя расстояние от торца дома до верхнего окна, где он лишь несколькими минутами ранее заприметил Карвера. Возможно ли, чтобы эта третья дверь вела в центральную комнату, – все ли сходится? Да, он в десяти футах от края лестничной площадки, и если мысленно представить себе фасад, то нужное окно запросто оказывается в двенадцати футах от торца здания. Вот разве что вторая дверь ведет в более обширную комнату, а эта, третья, – в маленькую. А-Су снова прислушался. Мужчина возвысил голос и произнес несколько слов по-английски – резко, отрывисто, словно рассердившись. Это наверняка Карвер, подумал А-Су. Кому и быть, как не Карверу. Света не взвидев от ярости, он рванул дверь на себя – но нет, это оказался не Карвер. А тот самый негодяй, избивший его чуть больше недели назад. У него на коленях сидела женщина с выступающими зубами; одной рукой он ухватил ее за шею, другой мял грудь. А-Су потрясенно шагнул назад – незнакомец, негодующе взревев, отшвырнул женщину с коленей и вскочил на ноги.

Он изрыгнул поток звуков, из которых А-Су ничего не понял, и потянулся к револьверу, что лежал на прикроватной тумбочке. В то же самое мгновение женщина с выступающими зубами выхватила из-за корсажа дамский пистолет. Незнакомец прицелился, нажал на курок – А-Су зажмурился, – но механизм заклинило: в патроннике застряла пустая гильза. Пока тот, поставив револьвер вертикально, пытался извлечь гильзу, женщина метнулась к нему и ткнула его дулом пистолета в висок. Мужчина рассеянно оттолкнул ее, раздался хлопок – и он повалился на пол. А-Су словно прирос к месту. Женщина с выступающими зубами кинулась вперед, извлекла револьвер из руки мертвеца, вложив вместо него свой собственный дамский пистолет. А затем всучила массивный револьвер А-Су, сомкнула его пальцы на стволе и жестом велела уходить, и уходить быстро. Совершенно сбитый с толку, он развернулся на каблуках, в одной руке тесак, в другой – револьвер. Она ухватила китайца за плечи, рванула его назад и направила к черной лестнице в другом конце вестибюля, он опрометью скатился вниз и исчез, заслышав на парадной лестнице шаги и шум.

Оказавшись снаружи, А-Су швырнул оба оружия в воду; они камнем пошли на дно. Изнутри здания послышался визг и приглушенные крики. Китаец развернулся и побежал. Но, еще не достигнув конца набережной, он заслышал за спиною тяжелые шаги. Что-то ударило его в спину; он рухнул лицом вниз. Закряхтел от боли – ребра его еще не срослись толком; ему грубо заломили руки за спину и надели наручники. Он не протестовал; его рывком подняли на ноги, отвели к зданию конной почты и с помощью второй пары наручников приковали к железному кольцу, где пленник и оставался до тех пор, пока не приехал полицейский фургон и не отвез его в тюрьму.

Допрашивали его по-английски; А-Су не понимал ни слова, и наконец следователи отчаялись. Переводчика ему не предоставили – еще чего! – а когда он произносил имя «Карвер», полицейские только головой качали. А-Су поместили в тесную камеру предварительного заключения вместе еще с пятью арестованными. В надлежащий срок его дело было рассмотрено; назначили судебное разбирательство – на дату приблизительно шесть недель спустя. К тому времени «Палмерстон» наверняка давно снялся с якоря, и Карвер, по всей вероятности, исчез навсегда. Последующие шесть недель А-Су провел во власти мучительной тревоги и уныния и в день суда проснулся, точно в преддверии казни. Разве есть у него надежда оправдаться? Ему вынесут обвинительный приговор и вздернут еще до конца месяца.

Слушание дела велось по-английски, и А-Су на скамье подсудимых почти ничего не понимал. Он крайне удивился, когда, после многочасовых речей и повторов присяги, на свидетельскую трибуну вывели закованного в наручники Фрэнсиса Карвера. А-Су недоумевал, почему этот свидетель – единственный, кого взяли под стражу. Карвер шел к трибуне; А-Су поднялся и окликнул его по-кантонски. Взгляды их встретились – и во внезапно наступившей тишине А-Су спокойно и четко поклялся отомстить за смерть отца. Карвер, к вящему его позору, первым отвел глаза.

Лишь много позже А-Су узнал суть происходящего на судебном процессе. Человек, в убийстве которого китайца обвинили, как впоследствии выяснилось, звался Джереми Шепард, а женщина с выступающими зубами, выходившая А-Су, была его женой Маргарет. Медноволосая красавица Лидия Гринуэй держала в гавани Дарлинг бордель, известный как салун «Белая лошадь». Пока шел суд, А-Су вообще никаких имен не знал; лишь на следующее утро после освобождения он разжился номером «Сиднейского вестника» и смог заплатить кантонскому торговцу, чтобы тот перевел отчет, приведенный в разделе судебных сводок, – каковой, в силу своей сенсационности, занимал аж три колонки, почти целую страницу.

Согласно «Сиднейскому вестнику», обвинение строилось на трех фактах: во-первых, у А-Су были веские основания затаить злобу на Джереми Шепарда, учитывая, что последний избил подсудимого до полусмерти неделей раньше; во-вторых, А-Су задержали, когда он спасался бегством из салуна «Белая лошадь» вслед за тем, как прозвучал выстрел, что, естественно, делало его главным подозреваемым, и, в-третьих, китайцам в целом доверять нельзя, все они по определению имеют зуб против белых.

Защита, перед лицом таких обвинений, велась спустя рукава. Адвокат доказывал, что А-Су, далеко уступающий Шепарду в росте и весе, вряд ли сумел бы подобраться к недругу так близко, чтобы приставить ему пистолет к виску; в силу этой причины не следует исключать версию самоубийства. Вмешался обвинитель, утверждая, что, согласно заверениям всех друзей, самоубийство совершенно не в характере Джереми Шепарда; защитник дерзнул предположить, что нет в мире такого человека, который был бы вовсе не способен на самоубийство, – это допущение повлекло за собою строгий выговор со стороны судьи. Попросив у судьи извинения, адвокат закончил свою речь, подведя обобщающий итог: очень может быть, что Су Юншэн убежал из «Белой лошади» только потому, что испугался, – в конце концов, там только что прогремел выстрел. Когда защитник наконец сел, обвинитель не сдержал самодовольной ухмылки, а судья во всеуслышание вздохнул.