Светлое будущее

— Неужели Димка уедет, — сказал я. — Жаль. Очень жаль. Круг близких людей катастрофически сокращается.

Дома Ленка, зайдя поцеловать меня на сон грядущий, спросила между прочим, что такое интернационализм. Я начал было объяснять. Но она махнула рукой:

— Ерунда это все. Устарело. Интернационализм — это когда русский, грузин, украинец, чуваш, узбек и прочие собираются вместе и идут бить евреев.

ОПЯТЬ ЛЕНКА

Ленка прибежала из школы, закинула портфель в свою комнату и, не поздоровавшись, выпалила стихотворение:

Когда коварный враг напал, Он стал без войска генерал. Когда врага с трудом разбили, Его не то чтобы забыли, А возвеличили, но так, Что он в глуши развел бардак. Но вот однажды невзначай Счастливый пал ему случай: Рука родного палача Коснулась и его плеча. Потом он был и так и сяк. По мненью всех — ничто, серяк. Потом, минуту улуча, Спихнул другого трепача. Взмахнув руками после драки, О подвигах придумав враки, Потом, раздув их вдвое, втрое, Стал десятирежды Героем. Подвыпив, сытно отобедав, Побил голодного соседа. Другого в преизбытке сил, Трясясь от страха, раздавил. Потом арабов замутил. Потом на Запад укатил, Потом... Короче говоря, Не тратил времени зазря. За длинной речью речь читал И ни хера не понимал. И вопреки постановлению Прославлен величайшим гением.

— Отгадайте, кто это такой?

— Тамурка закатила истерику. Теща пожала плечами и, увеличив громкость телевизора, продолжала смотреть хоккей. Я кричал о том, что с этим пора кончать, что она нас подведет под монастырь. Но с Ленки как с гуся вода.

— О, оказывается, вы у меня кое-что соображаете. Молодцы! Догадались-таки. А наша завуч не догадалась. Требует от нас, чтобы мы выдали автора и сказали, кого он имел в виду.

— Редкостная дура!

— Узнают автора и выгонят из школы.

— Не узнают! Никто же не знает, кто автор.

Ленка ушла к себе. Мы еще некоторое время поругали нынешнюю молодежь. Потом Тамурка (надо отдать ей должное, она быстро отходит) сказала, что это пройдет скоро. Сейчас все школьники такие зубастые. А как поступят в институт, сразу за ум берутся.

АГАФОНОВ

Вопрос о законах делания карьеры в нашем обществе еще совершенно не изучен. Я давно присматриваюсь к этому. Сам считаюсь карьеристом. Но до сих пор не могу разобраться в тонкостях дела. По всей вероятности, я не обладаю способностями настоящего карьериста.

Вот Еропкин, Владилен Макарович. Его отец — мелкий купчишка где-то в Сибири. Быстро приспособился к советской власти. Сыну дал самое революционное имя: «Владилен» — сокращение от Владимир Ленин. Стал видным чекистом. И даже не был расстрелян. Еропкин приехал к нам в институт в аспирантуру, оставив дома жену и двоих детей. Здесь он познакомился с дочкой Митрофана Лукича, на редкость некрасивой и глупой аспиранткой нашего сектора (по имени Эльвира). Митрофан Лукич начал тогда свой взлет на вершины власти. Еропкин охмурил завидную девицу, бросил старую жену с детьми (цинично сказав потом на свадьбе, что наука требует жертв) и женился на Эльвире. Через два года он стал доктором, через год — членом редколлегии и заведующим отделом в партийном журнале, еще через год — членкором и еще через год — директором партийного института. Теперь ему прямая дорога в академики. Это — карьера по всем законам советского образа жизни. Я такую карьеру сделать не смог бы: я недостаточно сер и безобразен, чтобы на меня клюнула Эльвира, и Митрофан Лукич не почувствовал бы во мне родственную душу и не возлюбил бы меня, как это он сделал в отношении Еропкина. Тут вся ясно. И у меня никаких претензий к Еропкину нет.

Но вот Агафонов спутал все мои представления о советском карьеристе. Парень не красавец, но довольно приятный на вид. Нельзя сказать, что талантлив, но и не глуп. Не прочь выпить. Не злой. Добродушный. Ленивый. Сонный какой-то. И никаких родственных связей. Никто ему не покровительствовал в том духе, как мне Канарейкин. Напечатал пару популярнейших книжонок но философии (учебники философии для домохозяек и умственно неполноценных, как о них говорили даже такие выдающиеся дегенераты, как Канарейкин и Петин). И, однако, попер в гору. Ни с тою ни с сего. Вдруг включили в редколлегию одного видного журнала, дали кафедру, сделали редактором, избрали в членкоры. И все это на моих глазах. Я уже был одним из известнейших теоретиков марксизма, а он — никому не известное ничтожество. И без всякого усилия обошел меня. И наверняка еще не достиг предела. В чем же дело? Антон говорит, что Агафонов признанно бездарный человек, потому не опасен, а я в представлении наших верхов считаюсь талантом и потому — опасным человеком. Но это не объяснение.

Хотя я помогал Агафонову проталкивать его первые паршивые статейки и редактировал их, у нас сохранились прекрасные личные отношения. Мысль о том, чтобы сделать хорошую рецензию на мою книгу в его газете, мне пришла в голову давно. Но я не торопился с ее реализацией, так как особой надобности не было. В сложившейся ситуации упускать такую возможность было просто глупо. И я позвонил Агафонову. Вечером мы с Тамуркой поехали к ним на новую квартиру в одном из роскошных цековских домов в центре (в «Царское село» Агафоновы ехать не захотели). Я знал, что от вида гигантской квартиры Агафоновых (холл больше двадцати метров, кухня тоже за двадцать, кабинет тридцать метров!!) у Тамурки настроение будет испорчено на неделю, но интересы дела требовали жертв. Вечер прошел как обычно у Агафоновых: много ели и пили, лениво сплетничали, тупо смотрели цветной телевизор, молчали. Агафонов к идее рецензии отнесся совершенно спокойно. Рецензию я пишу сам, а Агафонов подумает, кому дать подписать. Самому ему нельзя. Теперь без санкции ЦК он выступать публично не имеет права. Я предложил поговорить с Еропкиным. Агафонов сказал, что это хорошая идея. А если Еропкин не согласится, то подпишет... В общем, это не проблема.

ПРОГРЕСС

После реконструкции площадь Космонавтов стала очень красивой. У подножия букв разбили клумбы с цветами. В самом центре построили огромный мозаичный портрет Ильича с поднятой рукой, прищуренным глазом и в кепочке. По вечерам портрет то загорался, то потухал. Причем очень эффектно. В последнюю очередь загорался глаз. Некоторое время глаз подмигивал заговорщицки и потухал. Вслед за ним последовательно (от центра к периферии) потухал весь портрет. Под портретом Ильича установили (тоже на бетонном основании) стационарные металлические матрицы, в которые в праздничные дни вставляются портреты членов и кандидатов в члены Политбюро. Буквы Лозунга заменили титановыми, поскольку нержавеющая сталь почему-то сначала почернела, а потом покрылась бурыми пятнами. Говорят, что на этом кто-то поднажился, подсунув вместо нержавеющей стали обычную жесть. Но от этого Лозунг только выиграл. Его стали показывать иностранцам наряду с образцово-показательными колхозом «Борец», совхозом «Вперед», заводом «Луч» и зверофермой норковых шуб «Зима».

МЕЧТА КАРЬЕРИСТА ПОМЕНЬШЕ

Ленка опять притащила стихотворение своего приятеля. Я решил, что оно — про меня, и обиделся. Но Ленка поклялась, что оно не про меня, а про Васькина, что ко мне как раз все относятся хорошо, потому что я добрый, а Васькин злой, и что это чувствуется в наших книжках. Я сказал, что я действительно слишком добрый, а вот ее приятель — злой и даже ядовитый щенок. Какой же хороший человек напишет такое:

Мне душонку лишь одна сжигает страсть, Не припомню даже, с коих давних пор: Жажду-стражду в академики попасть: И согласен для начала на «членкор». Не скрываю, академиком зазря Привилегий всяких кучу отхвачу. Но не ради них, по чести говоря, В академики я сызмальства хочу. Я мечтаю хоть бы в жизни раз один Ощутить в чужих глазах немой вопрос: Как же этакий подонок и кретин До высот таких немыслимых дорос?

Теща сказала, что у Ленкиного приятеля по литературе наверняка не больше тройки. Во всяком случае, она ему больше тройки не поставила бы. Ленка сказала, что участь всех великих поэтов трагична: при жизни им ставят тройки и даже двойки, а после смерти заставляют долбить как образцы для отличников. Тамурка сказала, что стихи ей нравятся, что про нашу дерьмовую жизнь и стихи надо такие же дерьмушные. Сашка сказал, что в стихах Ленкиного приятеля есть изюминка, так что со временем из него выйдет поэт не хуже Галича. А что касается меня, то академиком мне не быть (сказал Сашка), так как я отношусь ко всей своей деятельности без внутренней серьезности, без партийно-казенного трепета. И это чувствуется во всем. И не нравится, конечно. В заключение своей речи он загнул такое, что мне стало даже страшновато. Он сказал, что мое положение в советской марксистской элите подобно положению адмирала Канариса в бандитской шайке Гитлера. Тамурка сказала, что Сашка хватил слишком высоко, что тут напрашивается скорее сравнение с домом терпимости, в котором одна проститутка отличается от прочих тем, что собирается завести честную здоровую семью. Я сказал, что это не остроумно. Тамурка сказала, что в новом издании собрания сочинений нашего вождя собирались слово «проститутка», которое наш вождь любил употреблять, записать так: «п.....а» и сделать примечание: «блядь». Но потом решили держаться ближе к оригиналу. Ленка спросила, когда же, в конце концов, напечатают его сочинения полностью. Тамурка сказала, что тогда на титуле надо будет написать: «Детям до шестнадцати лет читать запрещается».