Светлые аллеи

Нынешнее поколение ему не нравилось. Слабаки.

— Эх не тот мужик нынче пошёл. — озабоченно рассусоливал он — Хилый пошёл. И жратва не та и загазованная экология. Пестициды. Раньше-то как было. Выйдет мужик рано утречком на крыльцо, пёрнет — крыльцо шатается. А сейчас выйдет на крыльцо, пёрнул и сам упал. Эх!

Женщин Михей обожал и восхищался ими, как подросток. В районе второй бутылки он всегда рассказывал о своей любовнице, продавщице сельпо.

— Она, понимаешь, в постели, как Валерий Чкалов «мёртвую петлю» делает. Она, понимаешь ты, как трансформатор!

— Как трансформатор? — не понял я — «Гудит» что-ли?

— При чём здесь гудит?! Она у меня может быть вообще не пьет, кроме красненького. Просто у неё три входа и все рабочие. Трансформатор и есть. И шкурка у неё очень нежная. Пальцем проведёшь — след остаётся. Отзывчивая женщина. И ест мало.

— А жена? — глупо спросил я.

— Жена? — смутился он — Жена дома. Моё ружьё чистит.

Был Михей феерически ленив и как-то болезненно беззаботен. Изба же его стояла подпёртой колом, двор смахивал на пустырь. А на деревне мужики его считали чуть ли не придурком, бабы же, особенно замужние, стеснительно отмалчивались. На охоте Михей преображался, а после неё снова мутировал. Стрелял он метко и всегда навскидку. Но всё это были детские игры. Настоящая охота начиналась, когда Михей накручивал на своё ружьё лазерный прицел и браконьерскую автоматную вставочку. И его «вертикалка» превращалась в убойную нарезную винтовку. Стоило какому-нибудь романтически настроенному лосю высунуть голову из леса, чтобы полюбоваться луговым пейзажем, как его цветущую жизнь обрывала автоматная пуля.

Но охотником был Михей не кровожадным и всегда расстраивался, если уходил подранок.

— Погибнет теперь зазря — сокрушённо сплёвывал он и начинал матерно упрекать меня за некорректный выстрел. Некорректный выстрел — это когда стреляешь, но шансов убить очень мало.

Из животных Михей почему-то больше всего уважал зайцев. Лебедей — этих суперзвёзд фауны ненавидел.

— Хищная птица, нехорошая, — хмуро объяснял он — только гнёзда в округе зорит. А у гусей верность посильнее будет. И стрелять этих белобрысых нельзя, вот они и обнаглели. Чуть не на голову гадят. Ну и что ж, что они красивые, ты в суть смотри. И меж людей так. Если человек красивый, то все к нему навстречу. Особенно баб касается.

Жопу выпятит, титьки вперёд-красивая. И все перед ней вприсядку. А красивые обычно людишки дерьмовые. Несправедливо. Всё для них. А ты в суть смотри! То ли дело заяц. Зла никому не делает, все ему норовят сделать. А плачет, как дитя малое. И никому его не жалко, потому что мордой не вышел.

Этим Михей намекал на свою не слишком счастливую внешность. И ещё я понимал, что Верка — одна симпатичная вдова ему снова отказала и по-прежнему спит с агрономом.

Умер Михей во сне. Как и жил, легко и беззаботно. Утром стали будить, глядь, а вместо самого Михея лежит чугунный труп. Говорили, сердце. Похоронили его обыденно и как-то лихорадочно. Закопали и всё. Так ещё сажают картошку или зарывают в землю улику.

Мне хотелось сказать всем этим бессовестным бабам: «Что же вы не плачете? Ведь он спал с вами, старался! Ведь умер хороший человек.

Это очень серьезно», но, конечно, ничего не сказал.

Больше я в тех местах старался не охотиться. Как без хозяина?

Карточный домик

Был у нас на работе когда-то мастер. Человек довольно своеобычный. Можно сказать, большой оригинал. Взять хотя — бы такой факт, что он считал, что работа и особенно труд приносит человеку радость и удовлетворение. И всячески пропагандировал эту ересь. Что общего между работой и радостью? Этого мы уразуметь никак не могли. Ненавидящие друг друга понятия.

Начиналось это с утра.

— Вот, ребята, — говорил он — там на углу мазут нужно убрать. Эти трубы тоже. Длинные у ворот сложите, а короткие на металлолом. Всю территорию подмести и песочком, чтобы порядок был. Вот увидите, потом же самим приятней будет, когда чистенько.

Приятного мы в этом абсолютно ничего не находили. Нам приятно было сидеть в тенёчке и ничего не делать. В нашей бригаде все были страшные лентяи и через одного алкоголики. Но работали мы за троих. Иногда и за двоих. Это было не трудно, потому что нас было девять человек. Из них четыре татарина и один обрусевший еврей. Остальные объевреившиеся русские. Так что дураков не держали.

Разбирались инструменты, некоторые даже надевали рукавицы и ждали, когда мастер уйдет. Потом мы продолжали прерванный перекур, доставались карты и нарды, кто-то шёл за бутылкой…Так продолжалось час и два. Мы вели уходящие в бесконечность разговоры, а если было не слишком жарко, то даже и спорили.

Первым не выдерживал почему-то я и неуверенно говорил:

— Давайте поработаем что ли… Хоть вид создать.

На меня смотрели, как на идиота и морщились, как будто я сказал что-то неприличное.

— Совсем немного, — говорил я менее категорично.

Все цокали языками и состязались в остроумии. Я начинал оправдываться:

— А чего я такого сказал?

— Сиди, — говорили мне, — И не порть людям.

Климат в коллективе у нас был очень здоровым. Трения случались, только когда обнаруживалось, что кто-то мухлюет в карты. Или незаметно испортил воздух. В последнем случае чаще всего почему-то думали на меня. Наверно потому, что у меня всегда виноватый вид. Одним словом, меня как-то вычисляли.

В 11 часов мы оставляли рабочее место и устало шли пить чай.

Чаёвничали долго, делились конфетками. Нигде я не пил больше такого вкусного чая и в такой хорошей компании, как во время этого технического перерыва. Ещё к нам присоединялась уборщица. Довольно приятная женщина даже сквозь халат. Но за ней никто не ухлёстывал. Это выглядело бы как инцест и осквернение нашего коллектива.

А потом наступал обед. И там уже, глядишь, и домой.

Так продолжалось день за днём. Тёплое солнце и зелёная трава. И привкус счастья.

Но наступила осень и нам прислали другого мастера. Раньше он жил в Мордовии и вот приехал пожить к нам. Гнусный это был человек. Закладывал начальству, ввёл КТУ, обнюхивал, сеял раздор и главное — заставлял работать. Он, унижая недоверием, часами стоял над душой и нудно давал указания пальцем. Все стали почему-то нервными, начались ругань и распри, двое сразу ушли в длительный запой. Потом я соблазнил уборщицу и наш коллектив развалился. Первым уволился еврей, потом четыре татарина, по статье турнули меня… Наш карточный домик рассыпался, как будто его и не было. Попал под ураган эпохи. Еврей эмигрировал, татары спекулируют на рынке, я спился, а уборщица вышла замуж за мастера.

Вот и всё. Оттого светлого времени остались только ностальгия и привычка ничего не делать. Даже для себя. «Сиди и не порть людям».

История любви

Историю эту прямо неохота рассказывать. Тем более повествователь из меня никудышный. Но я постараюсь без мата, усложню, так сказать, себе творческую задачу. И сжато постараюсь, без пейзажей и натюрмортов. В общем постараюсь. История эта о любви, которую погубил аппетит, о коварстве и обмане, и хеппи-энде, который так и не состоялся.