Свежо предание

– Ничего, я так... осматривал.

– Зачем?

– Ну, проверял проводку.

– В шкафу?

– Отстань от меня, ради бога.

– Да что с тобой? Честное слово, мне иногда кажется, что ты не совсем нормален.

– Может быть, ты и прав.

– Юра, я пошутил. Сам не понимаю, как я мог такое сказать. Ну, прости меня! Юра? Юра же!

– Работать так работать. Ты ужасно иногда глуп.

– Кстати, - спросил Юра, потягиваясь, когда, написав два параграфа, они собрались домой, - как тебе нравится вся эта свистопляска?

– Какая?

– А ты что, газет не читаешь?

– Давно не читал. А что?

– Сколько времени все кругом гудит: космополиты, космополиты... А этот младенец, уронив соску, спрашивает: а что?

– Да, я что-то читал, но, признаться, не очень внимательно.

– Скобочки заметил?

– Какие скобочки?

– Ты туп.
– Юра взял со стола газету.
– Найду и ткну тебя носом. Смотри.

"...Проходимец Мельников (Мельман)..." "Безродный космополит Яковлев (Хольцман)..."

– Усвоил?

– Ты думаешь...
– Костя побледнел.
– Не может быть!

– Типичная позиция идиота. Отрицать очевидное.

* * *

Не может быть!

Он сидел в библиотеке над подшивками газет. Милая беленькая девушка хозяйка абонемента - уже несколько раз проходила мимо. Читателю дурно? Может, воды ему дать? Нет, неудобно, пальцем в небо попадешь. А читатель все сидел и листал ломкие шуршащие листы. В сущности, он уже это читал - но не понял. О, идиот!

Белинский! Знал бы он, бедный Белинский, во что превратят его имя благодарные потомки. Имя-плеть.

"...С небывалой силой звучат в наши дни слова Белинского:

"Признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки, беспачпортные бродяги в человечестве... Космополит есть какое-то ложное, бессмысленное, страшное и непонятное явление, какой-то бледный, туманный призрак, недостойный называться священным именем человека"..."

И вот - бредут по страницам бледные, туманные призраки, потерявшие имя человека. Борщаговский, Гурвич, Вайсфельд, Хольцман, Житомирский, Мазель, Герцович, Гальперин, Кац, Шнеерсон и прочие, и прочие...

Витиеватая, цветистая ругань.

"...Известный космополит Борщаговский выступил с блудливым докладом..."

"... Модель доходил до чудовищного утверждения, будто эстетствующий космополит, выродок в искусстве Мейерхольд является крупным деятелем советского театра..."

"...Отщепенец Березарк, известный отрицательным отношением к пьесе Ромашова "Великая сила"..."

– Читальня закрывается, - сказала беленькая девушка, - завтра приходите.

Нет, с него довольно! Все понял. Домой, только домой!

* * *

– Надюша, родная.

– Костя, что с тобой?

– Дай тебя обнять.

Он нагнулся, обнял ее и отчаянно поцеловал. Милая! Как она трогательно становилась теперь боком, чтобы он не чувствовал ее живот. Глупая! Он опустился на колени, обнял их, а к животу прижался лицом.

– Костя, дорогой, с тобой что-то случилось, плохое.

– Я просто сидел в библиотеке и читал газеты.

– А, понимаю. Ну, встань. Сядем поговорим. Они сели. Костя укусил кулак.

– А я-то, слепец, идиот, ничего не понимал!

– Нет, я понимала.

– Как же можно жить тогда? Ты мне скажи, Надюша, как можно жить?

– Костя, милый мой. На свете бывает разное. И страшное тоже бывает. Разве мы с тобой не видели самого страшного? И смотри - мы живы, мы вместе. И он - с нами. Родится - маленький, смешной... Начнет говорить, ходить... А когда-нибудь про наше время скажут: свежо предание...

– Ого, Надюша, оказывается, ты умеешь произносить длинные речи!

– А как же. Иди сюда, милый.

* * *

Удивительное существо Надюша! С кем только она не дружит. Например, с Мишей, водопроводчиком.

Тот уже несколько лет - с самой войны - работает при домоуправлении: грязный малый лет сорока, почти всегда пьян, перед каждым праздником ходит по квартирам выпрашивать на пол-литра. Много лет знает его Костя, а никогда к нему не присматривался, даже когда, конфузясь, давал ему на чай. А теперь Миша сидит за столом, пьет чай и откровенничает:

– Надежда Алексеевна. Жизнь моя - сплошной казус и круговорот. Круговорот и казус...

Надюша слушает, и в самом деле ей интересно. А однажды Костя пришел домой и застал там Юрину жену.Леониллу Илларионовну. Она сидела не на стуле, а как бы при стуле, похожая на сову: настороже, выпрямившись, широко открыв круглые глаза. Гражданская одежда ее не красила: черное платье, несвежий воротничок, на коленях пепел. Увидев Костю, она заторопилась.

– Господь с вами, будьте здоровы, - клюнула Надюшу в лоб и ушла.

– Зачем она приходила?
– спросил Костя.

– Просто так. Ты не думай, она хорошая.

– Возможно. Только зачем она так вертит шеей?

– Наблюдает. Она внимательная.

* * *

Несколько дней спустя Косте самому пришлось признать: она хорошая.

Дело было ночью. Надюша его разбудила:

– Костя, вставай. Ольга Федоровна отравилась.

– Чем?

– Не знаю. Иван Филимонович постучал, говорит: отравилась. Идем туда.

В комнате был беспорядок, на кровати, вся лиловая, лежала Ольга Федоровна, изо рта у нее пузырилась серая пена. Иван Филимонович, помятый и растерянный, в плохо застегнутых брюках, суетился у кровати, переставляя с места на место маленькие ноги в голубых носках. На тумбочке, на столе, на кровати - всюду валялись пустые пузырьки с красными этикетками: "наружное".

– Что она выпила?
– спросил Костя.

– Не знаю, - сказал, ломая руки, Иван Филимонович.
– Вероятно, все, что в доме было наружного. Я ей физически не изменял.

Ольга Федоровна сипела, закатив глаза.

– "Неотложную" вызвали?

– Да. Сказали: машины в разгоне. Ждите.

– Костя, я позвоню Лиле.

– Звони, только скорее. Нет, лучше я сам. ...Длинные гудки. Никто не подходит. Неужели спят, не слышат? Нет. Подошла сама Лиля.

– Леонилла Илларионовна, это Левин. Да, Костя Левин. Простите, ради бога, что беспокою вас в такое время. Наша соседка отравилась. "Неотложная" не едет.