Свинцовый хеппи-энд

– Да, интерес у нас сейчас один, - озадаченно произнес Марчук, удивленный тем, что этот толстый бородач с хитрющими глазами так логично мыслит.
– Интерес в том, чтобы найти этого Крутого. Только бы твои ребята горячку на запороли, вот чего я боюсь. Это никому не будет выгодно.

– Никакой горячки, Марчук. Найдем мы этого Крутого, из-под земли достанем. У меня там, в Стамбуле, много своих людей, не меньше, чем у покойного Султана. Ты нам помог, я тебе помогу.

Бачо сдержал свое слово. И сделал это очень быстро,

Уже через неделю, поздно вечером он позвонил Марчуку. Услышав от него ошеломляющее сообщение, Марчук тут же перезвонил Раевскому.

– Владимир Алексеевич, мне доподлинно известно, где до недавнего времени находилась ваша дочь и ее похитители.

– Что ты?!!!

– Да. Она была в доме некоего Али, близкого друга покойного Султана, километрах в ста к северу от Стамбула...

– А что теперь?!!!

– Ничего хорошего. Али этот теперь тоже покойный, его труп был найден в небольшом портовом городе Карабурун на берегу Черного моря. Али был застрелен из пистолета.

– А как все это выяснилось, не возьму в толк.

– Очень просто. Бачо, о котором я вам рассказывал, со своими людьми помчался в Турцию искать убийц Султана и одним из первых навестил дом этого самого Али. Естественно, жены Али хранили гробовое молчание. Но тут пришло сообщение, что найден труп Али. И они все рассказали этому Бачо. Именно в их дом Султан привез похищенную женщину. А два дня назад глубокой ночью Али и эти люди покинули их дом. А уж куда они направились, Али своим женам, понятно, не поведал. Направились же они к морю, где похитители застрелили Али, сели на какой-то морской транспорт и исчезли. Вот и вся моя информация, Владимир Алексеевич. Этот Бачо только что звонил мне из Турции.

Раевский молчал. Чем больше открывалось истин, тем больше появлялось и загадок.

– Что думаете предпринять, Владимир Алексеевич?
– спросил Марчук, выдержав паузу.

– Не знаю, Митя, уже не знаю, - вздохнул Владимир.
– Наверное, тебе надо будет поехать в Турцию и разобраться на месте. И действовать совместно с полицией Турции. Надо постараться выяснить, на какой именно транспорт они могли сесть. Это, разумеется, очень сложно, но другого пути у нас нет.

– Я так и думал. Первым же рейсом вылетаю в Стамбул.

– А вообще-то, - слегка дрогнувшим голосом произнес Раевский, - я начинаю серьезно сомневаться в успехе дела. Нас постоянно опережают, что бы мы ни предпринимали, как бы быстро ни действовали. Но эти люди действуют быстрее нас...

– Они объявятся, Владимир Алексеевич, они обязательно объявятся. Только когда, вот в чем вопрос. У них есть деньги, у них есть связи, а продажных людей можно найти где угодно и сколько угодно, сами понимаете. На этой человеческой продажности они и строят свои планы. И успешно строят, между прочим. Гараев продал нас, Али продал Гараева. Правда, и Чалдон, в свою очередь, продал Крутого, но пока от этого для нас нет никакого толку.

– Да, жаль, что его задержали. Глядишь, и объявился бы этот самый Крутой. Но тут уж ничего не поделаешь.

– Ладно, Владимир Алексеевич, буду собираться в дорогу.

– С тобой полетят двое моих ребят - Саша и Юра. Мало ли что. А мне на сей раз, пожалуй, там делать нечего. Ведь ни похитителей, ни Вари в Турции уже нет, это совершенно очевидно. А ты узнавай все, можешь предлагать любые суммы за информацию, ребята подвезут деньги прямо в аэропорт. Действуй, Митя, удачи тебе.

– Спасибо.

Владимир дал распоряжение Саше и Юре лететь с Марчуком в Стамбул, выдал им немалую сумму денег на расходы, а проводив их, закурил и подошел к окну. За окном уже была настоящая зима. Начался ноябрь, выпал снег, подул холодный ветер. Погода настраивала на мрачные мысли, а происходящее порой казалось ему жутким сном. Он начинал терять надежду, его уже не интересовало ничего - ни его предприятия, ни политические события в стране. Да и здоровье начинало ухудшаться - ведь ему шел уже пятидесятый год. Он стал сильно уставать, порой испытывал острые боли в сердце, кружилась голова, поднималось давление. И самое главное, начинала появляться какая-то апатия, безразличие ко всему происходящему. Он видел, что и Катя испытывает примерно то же, но и он и она пытались бодриться друг перед другом, не показывать своего отчаяния. Раньше она реагировала на каждый звонок, подробно расспрашивая его обо всем, порой это раздражало его, а теперь она даже не вышла из своей спальни, хотя наверняка слышала, что в доме что-то происходит. Это ему тоже не очень понравилось.

Все чаще и чаще он вспоминал покойных родителей, понимая, как ему не хватает их. Он понимал, что они, несмотря на возраст и болезни, поддерживали его морально. Умерла мама, и дом опустел наполовину, умер отец, и в доме стало совсем мрачно. Порой им с Катей даже не о чем было говорить, вечерами они подолгу сидели в своей шикарной гостиной и молчали, смотрели телевизор, читали книги. Им не хотелось приглашать в дом гостей, они словно стыдились своего горя, о котором теперь уже знали все окружающие. Кое-какие сведения о пропавшей дочери предпринимателя Раевского и об инциденте в Стамбуле появились и в желтой прессе, и это особенно раздражало Владимира. Он сделал несколько внушительных звонков куда следует, и газеты перестали писать на эту тему. Однако информация уже успела получить широкую огласку.

Владимир понимал, что ни у него, ни у Кати практически не осталось настоящих друзей. Людей из их нынешнего окружения назвать друзьями было трудно. Старые же школьные и студенческие друзья стеснялись общаться со своим разбогатевшим однокашником, им поневоле пришлось бы разговаривать с ним на разных языках. Новые деловые знакомые из "новых русских" не могли стать друзьями, это был круг людей, во всех отношениях чуждый и Владимиру, и Кате. Интересы у них были порой диаметрально противоположные, и находиться в их обществе бывало откровенно скучно, а то и просто неприятно.

Ему не удалось сблизиться с Сергеем Скобелевым, как он ни пытался сделать это. Сергей сам выстроил между ними стену. Их могла бы объединить любовь к Варе-Марине, но произошло совсем наоборот - общее горе провело между ними полосу отчуждения. Они сближались только в критические моменты, когда надо было что-то срочно предпринимать. А потом снова расходились.

Пожалуй, самым близким для него человеком, кроме Кати, был Генрих Цандер. За несколько лет постоянного общения Генрих научился понимать Раевского с полуслова и полувзгляда. И сам Владимир тонко улавливал настроение Генриха, хотя тот практически никогда не выказывал своих эмоций, а говорил вообще очень мало...

Владимир очень строго подходил к отбору людей. Большинство он браковал сразу же. Хамство, наглость, развязность, стремление подражать худшим образцам "современных людей", а особенно игра в "крутость" вызывали у него непреодолимое чувство отвращения.

Он понимал, что очень одинок. А смерть родителей до предела обнажила это одиночество. Он корил себя за то, что провел так много времени в разлуке с родителями, хотя мог бы давно уже вернуться в Россию. Дела найдутся всегда, их не переделать, а вот родителей уже никогда не вернуть.