Свиньи олимпийской породы.

 В отличие от детского сада, скамейки, собственно, скамейками не были. К торчащим из земли бревнам были прибиты плохо очищенные наждаком доски.

 - Максимка — начал закуривший свою «Астру» Федотов. — А как кончилась та история? Ну та, что ты рассказывал…

 - Какая история? — Максим размял сигарету без фильтра и чиркнул спичкой по коробке. — Я тебе много историй рассказывал.

 - Ну, когда ты фельдшеру все деньги отдал. Что курил? Бычки собирал?

 Яцкевич рассмеялся.

 - Твое счастье. Ты тогда в дивизион уехал, а то тоже бы мне пачку сигарет отдал.

 - Почему? — Сергей пожал плечами. — То есть пачку дал бы, мне не жалко, но что значит «тоже»?

 Максим улыбнулся и покачал головой.

 - Все мне отдавали. Четырнадцать пачек «Астры» я собрал.

 - А почему отдавали? — Федотов недоумевал, — Что ты им сделал?

 - Спорил. На пачку сигарет. Я спор знаю, никто выиграть не может.

 - Что за спор такой? Обманывал, что ли?

 - Зачем обманывал, Серега. Я ведь еврей. Я не подлый. Я хитрый. — Макс прищурился. Он был уверен, что Сергей не сможет устоять и тоже забьет с ним. — Я просто спорил, что человек не сможет промолчать минуту.

 - А что тут такого? Хочешь, я промолчу три минуты?

 - Нет. Молчать просто так не надо. Нужно спорить, и обязательно на что–то. Иначе — неинтересно. А тебя, Серега, жалко. Очень уж ты болтливый. Не промолчишь.

 - Я?! Да, ептать, ты за базар отвечаешь?! — Сергей даже подскочил от возмущения. — Вот прямо сейчас начинаю и до политзанятий ни слова не скажу! На пачку «Астры» спорим? Даже на две!

 - Ну давай… — протянул Макс равнодушно. — На пачку. Одна минута. Нужен судья, но я думаю, мы — друзья, разберемся. Условия такие — ты можешь кричать, драться, смеяться. Если сильно захочешь, можешь меня даже ударить, но не должен за минуту произнести ни одного членораздельного слова.

 - Какого слова?

 - Никакого. Я говорю «Пошли», ты отвечаешь «Поехали» и после этого молчишь минуту. Я могу говорить все что угодно. Без ограничений. Хорошо?

 Серега кивнул.

 - Ну ладно. Пошли! — Азартно крикнул Макс. Федотов сжал зубы и улыбался.

 - Эй! Ты чего? Спорить будем?

 Сергей молча кивнул и улыбаясь постучал по часам. Он понял, что таким образом Макс хочет заставить его нарушить молчание и гордился своей сообразительностью. Однако уроженец пензенской области недооценивал коварство своего еврейского друга.

 - Нет, Серега. Мы ведь еще спорить не начали. «Пошли–Поехали» и означает начало. — Федотов недоверчиво посмотрел Максу в глаза. — Я правду говорю. Мы ведь друзья. Ты должен молчать после «Поехали». Да ну тебя. Отморозок.

 Максим махнул рукой.

 - Так что? Мы еще не спорим? — Сказал Сергей и плюнул во вкопанную бочку. — Вот ептать.

 - Я же объяснил тебе! Пошли–Поехали! Чего тормозишь? Давай быстрее, к Мамырке опаздывать опасно. Коммунист он.

 - Ну, ладно. Пошли.

 - Я говорю «Пошли»! Ты — «Поехали»! Что так сложно?

 - Ну так говори! Ептать.

 - Пошли.

 - Поехали.

 Максим залился смехом. Лицо Федотова вытянулось. Казалось, он получил удар ниже пояса от своего лучшего друга. Максим гыкнул еще несколько раз и успокоившись, сказал деловым тоном:

 - Хорошо. Сигареты после получки отдашь.

 Федотов презрительно скривился,

 - Все таки ты Макс, пидарас.

 - Неправда.

 - Козел ты гребаный. Вот и дружи потом с жидами.

 Максим нахмурился. Оскорблений и шуток по поводу своей национальности он не терпел.

 - Фильтруй базар, пензюк. В чем твои проблемы?

 - Ты же сказал, что «Поехали» не считается!

 - Не считается. Я и сейчас так говорю.

 - Тогда почему я проиграл?! — Сергей нервно тискал пилотку.

 - Потому что после «Поехали» ты должен был минуту молчать! А ты ведь не просто говоришь! Ты поешь как соловей! Заткнуть тебя невозможно!

 У Федотова, внезапно перехватило дыхание. Он открыл рот и выпученными глазами уставился на Максима. Тот был готов поклясться, что слышит как хлопают белесые ресницы его деревенского друга. Через секунду Федотов захохотал. Он хохотал так, что из его глаз текли слезы. Серега размахнулся и сильно ударил Макса по плечу. Яцкевич тоже смеялся. Шутить над Сергеем было приятно…

 - Ладно, Серега, не нужны мне твои сигареты. Просто надо было, чтобы ты нервничал…

 - Нет. Проиграл, значит отдам. Ты честно заработал.

 - Ладно. — Яцкевич выкинул окурок и поднялся. — Дело хозяйское, хочешь — отдашь, не хочешь — не обязан. Подорвались! Четыре минуты!

 Они вбежали в Ленинскую комнату за секунду до того, как капитан Мамырко начал политзанятия. Макс перевел дух — наказания они избежали.

 Замполит считал, что любой солдат жаждет почерпнуть бриллиантовые россыпи партийной мудрости и припасть к студеному роднику ленинского учения. Так высокопарно выражался молодой коммунист, что очень веселило приземленных «духов», «карасей» и «черпаков». «Деды» на политзанятия не ходили.

 Опоздание на этот пир разума могло быть следствием лени, нерасторопности, или, боже упаси, несознательности. Любой из этих пороков следовало искоренять непримиримо, самым действенным, а, следовательно, самым беспощадным образом. И, хотя антиалкогольная компания подорвала в глазах солдат авторитет партии и правительства, единственным противовесом ненавистному капитализму оставался блок СЭВ. Защитники отечества должны быть нравственно чисты и сознательны.

 Офицер посмотрел на часы и недовольно оглядел собравшихся.

 - Жду еще минуту. — пробурчал он и задал вопрос, который его беспокоил уже два дня: — Кто заклеил мягкий знак на названии концерта «Играй, гармонь!»?

 Не ожидавший такого веселого начала Максим с шумом выдохнул, но, опомнившись, он зажал рот обеими руками и стукнувшись лбом в стол, беззвучно захохотал. Сбоку кто–то захихикал. Сдерживаемый смех напоминал плач. Остальные не поняли — в чем собственно проблема.

 - Вам смешно?! — повысил голос замполит. — Правильно! Для этого стада похотливых баранов концерт «Играй, гормон!» в самый раз! Но кто посмел поднять руку на наглядную агитацию?!

 Запыхавшись, вбежали дневальные. Ибрагимов и Большаков были присланы для того, чтобы заполнить пустующие места и создать видимость массовости. Вставший вместо них «на тумбочку» сержант Рустамов осоловел от недосыпа и ругался, поминая замполита, его маму, политзанятия, коммунистическую партию, советскую армию и недоумевал, как это Аллах устроил такой бардак в отдельно взятой стране.

 Мамырко походил еще немножко и с сожалением посмотрел на незаполненные стулья ленинской комнаты. Пустые места зияли, словно выбитые зубы. Концерт «Играй, гормон!» был на время забыт. Ждали более важные дела. Замполит с сожалением подумал о том, что больше никто не придет, что молодых, податливых к восприятию марксизма–ленинизма мозгов только четырнадцать, и опечалился. Если бы была такая возможность — он убедил бы всех на земном шаре. Да! А несогласных — уничтожил. И по всей земле наступил бы мир. Со всех сторон раздавались счастливые песни рабочего класса, целыми городами танцевали бы освобожденные народы и отовсюду бы доносился детский смех…