Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе
Шрифт:
На брошенную небрежно пластинку номер один проливают морс, роняют сало, скоблят ее вилкой и вытирают спичечным коробком. Утром вынимают из-под недоеденного и помещают в коробку к пластинке номер два.
Через неделю хозяйка объявляет: «Меня научили добавлять к «Российскому» рокфор, так выходит пикантней, только надо ленинградский брать». Хозяин выставляет «Фетяску» (если повезло — «Цинандали») и говорит: «Баха, что ли, поставить, Пишнер очень хорош, Ойстраху почти не уступает». Через час, после третьей сонаты, дикий рев «Мы вели машины, объезжая мины» перекрывает даже Володины «Штрафные батальоны».
Сонаты четвертую — шестую не слыхал никто. Их существование — фантомно.
«Изменение внешних форм быта есть самый верный и могучий признак глубокого изменения в духе», — писал
Формы быта, поведения, этикета совсем недавних периодов уходят безвозвратно — и тем стремительнее, чем технически у них больше шансов запечатлеться надолго. Парадокс в том, что, найдя служебное предписание древнеримскому водопроводчику, мы носимся с этим огрызком, пишем о нем десятками диссертации и ни буквы не пропустим. За последние десятилетия одних только видов носителей информации, не говоря о количестве самой информации, сделалось столько, что шансов не утонуть во всем этом — не осталось. И так ли уж элементарно, дорогой Ватсон, разгадать загадку о половине шести сонат для скрипки с клавесином? Хотя прошло-то всего ничего.
Мало того, что детали забываются, мало того, что пропадают в колоссальной толще информационного слоя, но есть и еще очень важное — есть ли потребность помнить?
В конце 80-х поколение шестидесятников кто только не пинал — за поэтику полуправды и робкого умолчания, за фигу в кармане. В результате одни из них насупленно замолчали, другие, задрав штаны, бросились за стёбом и постмодернизмом. В 90-е показалось, что — на новом, как Гегель учил, диалектическом витке — они возвращаются. Это было интересно и, безусловно, даже существенно. Потому что это поколение обладало своей резко выраженной стилистикой, говоря по-старому — физиономией. Они сами, с трудом и потерями, извлекали правду, пытались ее извлечь, будучи по-настоящему — по-русски — органичны в эклектическом сочетании порыва вовне (на Запад) и замыкании в себе (внутри Садового кольца). Даже если говорить о конфликте белого сухого с просто белым или, как определил бы Леонтьев, о борьбе кринолина с сарафаном, стоит заметить, что в шестидесятниках больше российской самобытности, чем в нынешних патриотах. Эти нынешние — как бы ни назывались — оказываются довольно-таки безродными космополитами, потому что малоотличимы от, скажем, французов Ле Пэна или любых других изоляционистов.
Пожалуй, главное, что шестидесятники точно понимали: ничего нет важнее и дороже свободы. Это — тоже не в сегодняшней повестке дня.
Те идеи и дух вышли далеко за пределы собственно их десятилетия, оказав огромное влияние и на 70-е и на 80-е, дав ростки в 90-е. Но — и всё.
В 2000-е о шестидесятниках вовсе стало не принято говорить. Ключевое теперь слово — не свобода, а стабильность. А к тем, ушедшим, действительно приложима лишь наука археология. Сдадим шесть сонат в музей — все циклично, может, еще понадобится.
Правильный юмор в День дурака
В день 1 апреля принято разыгрывать — и считается, кто лучше разыграет, тот и юморной. То есть чувство юмора — величайшее завоевание человеческого разума — сводится к умению выскочить из-за угла в дурной одежде и зарычать.
Все-таки это другое. Чувство юмора — не способность самому уместно рассказать в меру пристойный анекдот или вовремя засмеяться чужой шутке. Такое тоже нужно, но это как различие между вежливостью и деликатностью. Необходимо произносить «спасибо» и «извините», но никак нельзя возводить подобную привычку в нравственное достоинство. В детстве в какой-то забытой книжке я прочел, что если в комнату войдет женщина с заплаканными глазами, вежливый человек предложит ей место, а человек деликатный усадит на стул спиной к свету.
Так вот, чувство юмора — не правило этикета и даже не эстетическая категория, по крайней мере не только. Это мировоззрение. Человек, обладающий чувством юмора, вряд ли бросится на баррикады, но и не станет забиваться в угол. Ему душевно важна картина мира во всей ее полноте — с красотами, слабостями, вершинами, провалами. С другими и с собой. С друзьями и с врагами.
С добром и со злом. С правыми и с виноватыми. Юмор — всегда заинтересованное отстранение: то, что творится вокруг, волнует, и волнует сильно, потому что свое, но по осознании отображается трезво.Человек с чувством юмора, исходя из вышесказанного, не станет заниматься розыгрышами. Прежде всего розыгрыш — это жестокость, чуть замаскированный садизм. Как там у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке»: бухгалтеру Кукушкинду каждое 1 апреля клали на стол приказ об увольнении, и он каждый раз хватался за сердце. Жутко смешно.
В ранней юности я тоже — по глупости и отсутствию чувства юмора (то есть присутствию того, первичного, убогого) — занимался розыгрышами. Мы звонили кому-то, наугад набирая номер, и говорили, что в их квартире скоро отключат воду. Потом перезванивали и радостно выслушивали отчет о том, что вода набрана в ванну и все мыслимые емкости. После чего мы говорили что-нибудь очень остроумное: «Теперь можете ставить клизму слону!»
Представлялось, что это только мы были такие юморные. Но как-то я разговорился с поэтом Львом Рубинштейном, и оказалось, что слоновья клизма была в его московской юности, как и в моей рижской. А еще они на пике эмиграции по израильским визам звонили людям с еврейскими фамилиями и говорили, что в голландское посольство (представлявшее в СССР интересы Израиля) пришел вызов на их имя. Легко представить, как хватались за сердце кукушкинды 70-х, понимавшие, чем чревато такое сообщение. Но однажды поднявшая трубку женщина твердо сказала: «Молодой человек, посольство может быть только нидерландское, а голландский бывает сыр или хер».
Как жаль, что мне в юности не попалась такая лингвистка. Еще раньше получил бы устойчивое отвращение к жестокости того, что ошибочно считается юмором. Вот другое название 1 апреля — не День розыгрышей, а День дурака — это хорошо. Дурак — правильный: простодушный, доверчивый, внимательный, добрый. До дурака дорасти надо.
Страна чудес
Наконец, страна назначила свои чудеса — официально. Отныне есть главные Семь чудес России: Долина гейзеров на Камчатке, озеро Байкал, Петергоф, Столбы выветривания в Коми, собор Василия Блаженного, Мамаев курган со статуей Родины-матери, гора Эльбрус. Вторую семерку, выбывшую в финале, составили Кунгурская ледяная пещера, Кирилло-Белозерский монастырь, Столбы под Красноярском, крепость Вовнушки в Ингушетии, Тобольский Кремль, Новосибирский зоопарк, Нижегородский Кремль.
Поводом для определения национальных диковин послужила недавняя международная затея подобного рода. Кто-то сообразил, что из Семи чудес света, чтимых в древности, на Земле осталось лишь одно — египетские пирамиды. Остальные уничтожены стихийными бедствиями (Колосс Родосский — землетрясением, статуя Зевса Олимпийского — пожаром), людьми (Мавзолей в Галикарнасе — крестоносцами, храм Артемиды Эфесской — Геростратом) или просто временем (Висячие сады Семирамиды, Фаросский маяк). Было проведено всемирное интернет-голосование, и летом прошлого года объявили новую семерку, красиво выбрав дату: 07.07.07. Напомним новые Семь чудес света, чтобы потом сравнить два списка — международный и российский.
Единственное дело рук человеческих, видимое из космоса, — Великая Китайская стена. При том что высота ее — всего шесть с половиной метров и лишь изредка возрастает, доходя до десяти. Но зато длина — около шести тысяч километров — от Цзяюйгуаня в провинции Ганьсу до Ляодунского залива Желтого моря. Возведенная в III веке до н. э. как оборонительное сооружение, теперь она — туристская, и полностью восстановлен участок только возле Пекина.
Чичен-Ица — город индейцев майя, построенный в VIII–XII веках на полуострове Юкатан. Ближе всего к нему — курорт Канкун. Оттуда долго едешь сквозь джунгли, и вдруг перед тобой возникает нечто невероятное по красоте и величию — все еще умножено расположением посреди девственных зарослей. Пирамида Кукулькана, Храм воинов, обсерватория. Иной мир. На то и Новый Свет, что мы о нем знаем куда меньше, чем о своем Старом.