Свободная вакансия
Шрифт:
— Кто?
— Тот, кто на самом деле убил всех тех девушек вместо Бернардона.
— М-м. — Мэтью продолжил есть, как ни в чем не бывало. — А он неплох.
— Я думаю, мистер Ингрем был бы рад комплименту.
Мэтью отложил пистолет в сторону и наконец-то расслабился на стуле.
— Ну, а кроме того, чтобы меня накормить, зачем ты пришел?
— Хочу попросить об одолжении. Ты поможешь мне убить доктора Лектера, а я помогу убить Мириам Ласс.
— Зачем мне Мириам Ласс? — Он полил соусом новый кусок стейка.
— Затем, что в убийстве Лектера для тебя нет никакого вызова.
Мэтью задумчиво сощурился, будто пытался вскрыть Уиллу черепную коробку и прочитать все, что там написано. Поздно. При всех прочих условиях или сомнениях, он согласится на все, что Уилл ему предложит. Надо было только подкинуть причину.
Забавно было то, что Мэтью в нем нравился не сам Уилл, а собственное отражение. Нарциссизм всегда был слабым местом социопатов.
— Допустим, — он наклонился ближе, — но какой тебе резон убивать доктора?
— Личные счеты.
— Он кого-то убил?
— Доктору Лектеру не обязательно марать руки, чтобы избавиться от помехи.
— И как я могу тебе помочь?
— Как отключить камеры и прослушку?
— О, это проще простого.
— И?
— Я покажу тебе завтра.
— Где гарантия, что ты знаешь, о чем говоришь?
Мэтью самодовольно улыбнулся:
— Потому что это я устанавливал все оборудование: камеры, прослушка, динамики, микрофоны. Выключить их будет не проблема. Вопрос в другом. После того, как ты убьешь Лектера, как ты выберешься из больницы до конца смены?
— Я просто убью его под утро и спокойно уйду по часам.
— Барни?
— Лошадиный транквилизатор.
— А ты все продумал. — Мэтью утер губы салфеткой. — Что с агентом Ласс?
Уилл достал из кармана ручку, пододвинул его грязную салфетку, не касаясь пальцами, и написал адрес на чистой стороне.
— В твое полное распоряжение. — Он убрал ручку обратно в карман и весело добавил: — Если принесешь ее сердце, я его приготовлю.
========== Часть 8 ==========
Нэшнл Тетлер от 15 февраля 1978
Мой дорогой друг,
Время идет. Жизнь продолжается. После пережитого потрясения горе-специалисты вроде дорогого Фредерика прописывают рутину, которая успокаивает в нас животное. Но мы так устроены, что любые действия превращаются в обыденность, даже если неправильны и неверны. Побои, унижение, физическое и ментальное насилие, самоистязание.
Ты наказываешь нас обоих. Я знаю, тебе хочется мне ответить. Поделись со мной мыслями, гневом, разочарованием, болью. Я приму от тебя все, что ты пожелаешь дать. Неужели я один, кому не хватает наших разговоров? Или ты все же признаешь, что мы оба скучаем? Неужели твое сердце настолько безжалостно?
Я знаю, что нет. В твоем сердце было место для любви, так, может, есть место и для прощения? Прекрати это, если не ради меня, то ради себя самого.
твой,
Г.
Нэшнл Тетлер от 14 июня 1978
Зима, весна, а теперь лето. Жаль, я не вижу отсюда неба или реки, и не мог наблюдать, как треснул лед, как вода проснулась от зимней спячки, снова забурлила течением
и ринулась в мир, оживляя все на своем пути.Ты все еще рыбачишь? Вода теперь теплая, быстрая, переливается под солнцем, омывает и тихо нашептывает, пока ты стоишь в середине течения и ждешь. Ждешь, пока рыба не схватит пеструю наживку. Не так захватывающе по сравнению с охотой на людей, не так ли?
Я не слышал о твоих новых подвигах, значит ли это, что ты ушел на покой? Избегаешь криминальной хроники? Ай-яй-яй, как нехорошо притворяться тем, кем ты не являешься. Законопослушный гражданин. Это даже звучит жалко. Пожалуй, я запомню тебя в расцвете сил: полным азарта, огня и жажды. Сильным. Видящего мир таким, какой он есть. Видящим красоту жизни и смерти. Упивающимся смертью, как выдержанным вином.
Мир проснулся от спячки, а ты нет. Ты посадил себя на цепь, спрятался за стенами и ждешь, пока разум забудет, что такое хотеть. Когда ты сам забудешь, каково это — быть свободным.
Что утешает тебя темными ночами и притупляет боль? Мысль, что так будет лучше для всех?
твой,
Г.
4 октября 1978 год
Уборщицы в крыло для особо опасных не заходили даже под обещания оплаты сверхурочных. Уиллу все равно было нечем заняться, поэтому ближе к полуночи он мыл коридор водным раствором лизола. Он начинал от стеклянной камеры, и ее обитатель, который часто засиживался допоздна, всегда пользовался случаем, чтобы завести с ним разговор. Тема могла оказаться любой.
— Уилл, вы когда-нибудь читали Толстого?
Он замер со шваброй и посмотрел на потолок, пытаясь вспомнить.
— Анну Каренину еще в школе.
— Вам никогда не казалось странным, что все его персонажи были настолько детализированы? Могло показаться, что он видел их наяву.
— В смысле, видения?
— Приступы эпилепсии часто сопровождаются зрительными галлюцинациями. Не удивлюсь, что половину своих книг он сначала увидел собственными глазами.
— У Толстого была эпилепсия? — Уилл облокотился на швабру и взглянул на доктора Лектера. Тот сидел за столом и что-то рисовал.
— Не находите забавным, что люди, когда думают о других, воспринимают человека и его болезнь совершенно отдельно? Шуман и его припадки помешательства, Моцарт и его мания преследования, Ван Гог и его отрезанное в приступе психоза ухо. Но разве неврология нашего мозга не есть мы сами? Где проложена линия, за которой талант отделим от нарушения работы нейронов? Ведь в обоих случаях мы говорим об уходе от нормы. Если цитировать Гейне: «Творчество — это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска».
— Было бы забавно посмотреть, как бы тогда знакомились люди на улицах. Уилл, синдром Аспергера и множество неврозов к вашим услугам.
Лектер поднял на него глаза, уголки губ приподнялись в легкой улыбке:
— Приятно познакомиться.
— Эта тема занимает вас, потому что вы сами носитель «болезни души»?
— А что вы понимаете под болезнью, Уилл? — Лектер вернулся к своему рисунку. — Недавно мне прислал письмо коллега из Центра Джона Хопкинса за советом. К нему обратилась семидесятилетняя пациентка с жалобой, что она чувствует себя слишком хорошо.