Свободное падение
Шрифт:
Всё это прыщавый малый излагал путано, как будто отвечал на заранее проваленном экзамене. Ещё минута – и он просто разрыдается, как пить дать…
– А почему Мишель сам мне не написал? Ему сложно, что ли? – недоумевал Максим, хотя сам прекрасно знал почему.
Шаневич не только кинул его в ходе банкротства их фирмы, списав на Гордиевского всё что можно, но и ухитрился задолжать ему три тысячи баксов. Единственное, что удерживало Максима от того, чтобы послать Мишеля на три буквы, был тот факт, что бывший партнёр каким-то образом отмазал его от условного, но всё же неприятного срока: Гордиевскому вменяли незаконные операции с валютой. Кроме того, Шаневич исправно переправлял почту с его московского
– Я же сам вам звонил, – в десятый раз повторил Жорик, вопросительно глядя на бутылку с бренди.
Максим молча достал ещё один стакан и налил ему: ладно, теперь уж пусть пьёт, разницы никакой…
– Деньги у тебя есть? Тут хостел недалеко, пятьдесят долларов в неделю.
– Ой… – Жорик хлебнул из стакана и закашлялся. – Это коньяк? Крепкий… Нет, в хостел я не могу. У меня аллергия.
– Чего? – в который раз удивился Максим, хотя удивляться уже было нечему.
– На постельных клещей аллергия, понимаете? Там же не обрабатывают подушки. Средство надо специальное, премиальное. У меня… Ой, шит 9 , в чемодане осталось! Как думаете, мы его найдём? – озабоченно добавил Жорик.
9
От англ. shit – дерьмо.
«„Мы“! – подумал Максим. – Ну и наглец!»
– Вот что, дружок, хочешь не хочешь, здесь тебе оставаться нельзя. Сам видишь, не Версаль, – усмехнулся он, окинув взглядом свою скромную студию.
– А вы были в Версале? – с надеждой отреагировал его гость.
«Господи, кого же мне это всё напоминает? – подумал Гордиевский. – Ну конечно, Лариосик! Вот ещё «Дни Турбиных» на мою голову!»
– Пошли, я тебя устрою в гостиницу, где-нибудь здесь рядом, хоть на одну ночь. Сколько у тебя есть?
– Чего? – с испугом спросил Жорик.
– Денег, естественно! – проворчал Гордиевский.
Он прекрасно понимал, что даже если сейчас дозвонится до Мишеля, это не поможет: денежные переводы из России в Турцию так просто не проходили.
– Ну, пошли! – властно заявил он и решительно направился к двери.
Уже стоя на пороге, Максим обернулся. Жорик переминался с ноги на ногу посреди его крохотной кухни, сняв очки и нервно теребя руками джинсовый рюкзак. Всем своим видом он чем-то напоминал тех самых малышей из выпусков новостей, которых вытаскивали из обстрелянных фашистами подвалов, – почему-то это была единственная ассоциация, приходившая на ум Максиму. В довершение картины у новоявленного Лариосика по щекам потекли непритворные детские слёзы, которые он поспешно вытер грязным кухонным полотенцем.
«Да и чёрт с ним! – подумал Гордиевский. – Одну ночь потерплю!»
Махнув рукой, он отправился перекладывать свои мощные перины на пол той части студии, что служила кухней: эту ночь Жорику предстояло спать с его, Максима, постельными клещами.
***
Три раунда переговоров с Шаневичем завершились предсказуемой ничьей – недаром тот частенько дразнил Максима «полуевреем»: я-то, мол, настоящий, а ты слабак… Максим вообще не был евреем ни по матери, ни по бабушке, ни по кому-либо ещё. Его родительница Ольга Михайловна, давшая ему эту звучную фамилию (своего отца он никогда не видел), утверждала, что Гордиевские – древний польский род и произошли чуть ли не от краковских вельмож.
Максиму до родословной не было никакого дела. А вот Мишель своим происхождением всегда пользовался и гордился,
ни к селу ни к городу вспоминая родственников, половина которых перебралась в Израиль, безумно скучала там по России, но любила пролить слезу по поводу несвободы, душащей их малую родину. Это Гордиевского не смущало, как и дурной вкус и куча других недостатков его бывшего компаньона. Плохо было другое: Шаневич, давний друг Максима, – почти такой же, как Никита, – знавший все его прошлые, настоящие, а возможно, и будущие проблемы, с еврейской лёгкостью устраивал самые разные дела, но, увы, не имел полагающейся к этой лёгкости расчётливости. Этот недостаток в их тандеме компенсировался основательностью – увы, былой – Максима.Гордиевский помнил, с какой комичной тщательностью Шаневич, в ту пору ещё аспирант, подходил к выбору невесты. Почему-то он вбил себе в голову, что от евреек рождаются только уродцы, и вопреки воле родителей искал себе пару из славянок. И надо же такому случиться, что красавица Маша Непрошенко, стопроцентная украинка, подарила ему малахольного и не похожего ни на мать, ни на отца Жорика! Убедившись в своей жестокой ошибке, Мишель на всякий случай развёлся. Впрочем, ему удалось сохранить с Машей самые тёплые отношения – как и со всеми последующими жёнами, включая вторую, продержавшуюся почти год француженку Сару. Именно благодаря кривоватой, но, как утверждал Шаневич, очень сексуальной мадемуазель Бади его и прозвали Мишелем – эта кличка прочно пристала к нему с той самой поры.
И теперь Шаневич, наконец удосужившись ответить на звонки Гордиевского, умильно вспоминал, как на крестинах тот держал на руках орущего Жорика (напористые Машины родственники настояли, и пришлось провести церемонию по христианскому обряду). Шаневич клятвенно обещал выслать деньги «прямо послезавтра, вот уже бегу», говорил, что ничего не знал об эскападе сына и что в Батуми он «всё для него устроил не хуже, чем у дяди Бори в Хайфе». Почему нельзя было сразу отправить Жорика к израильской родне, Максим не знал, но догадывался: наверняка Маша Непрошенко прослышала, что в Израиле тоже стреляют.
Одним словом, Мишель умолял дать Жорику приют в его шикарных апартаментах ещё на пару дней, не больше. Естественно, Гордиевскому не хватило мужества признаться, что он живёт в самой что ни на есть убогой однушке, как какой-то студент-недотёпа, и что даже это ему фактически не по карману.
Оставался последний ход. Замучившись слушать о болезнях дяди Бори, который так хочет, но не может принять любимого племянника в Хайфе, Максим заявил:
– Короче, Мишель, так и быть: ещё два дня пусть живёт. Но все деньги на его будущее жильё перечислишь мне, понял? Без дураков! Плюс комиссия за неудобства. Плюс твой долг – полностью, понял?
– Ну, знаешь!..
– А ничего, что я тут третий день за ним мусор выношу и еду покупаю?! Учти, квартиру я ему найду, но мне же и своими делами заниматься надо, и…
– Эх, Макс… Всё-таки он твой крестник! Ну, почти. Ты скажи ему, чтоб морепродукты не ел, слышишь? Там листерии!
– Никаких морепродуктов он не получит. Вообще ни шиша не получит – сверх того, на что твоих денег хватит. В общем, даю тебе номер моей карты, киргизской. Только не вздумай по «Свифту» кидать, там проценты дикие. И не позже четверга!
В пятницу Максиму обещали принести билет на «Тоску». Билет! А надо было ещё купить приличные брюки, погладить рубашку, не говоря уже о мытье-бритье! А тут ещё под боком этот еврейский Лариосик…
Впрочем, Жорик проявлял чудеса такта и вежливости: уходил ровно в восемь утра, прихватив всю еду, которую можно было унести с собой, и возвращался не раньше девяти вечера. Чемодан его, естественно, пропал с концами: Гордиевский лично обошёл все окрестные лавки и отели, но знакомые и незнакомые турки только разводили руками.