Сводные. Запрети мне любить тебя

Понимая, что спорить с ней бесполезно, сглотнула противный горький ком в горле и согласно кивнула, позволяя девушке отвести меня обратно в палату.

Как только медсестре удалось уложить меня на кушетку, она нажала на кнопку вызова, лежащую на тумбочке, и через пару минут подошел врач.

Осмотрев меня, он поджал губы и неодобрительно покачал головой, с укоризной взглянув на меня. Назначил лекарства, которые медсестра тут же подключила к катетеру, чтобы прокапать их, и настоятельно порекомендовал мне соблюдать постельный режим.

Как только лекарство в системе достигло моих вен, я ощутила, как меня безумно начало клонить в сон. И, сколько бы я ни боролась с этим состоянием, лекарство всё же победило, унося моё сознание в спасительную пустоту.

***

Живой. Он живой. И это было самое важное. Самое главное.

Я сидела в палате Яна спустя пару дней, после того, как окончательно восстановилась и врачи выписали меня. Он находился в коме, потому что повреждения были тяжелыми, и не приходил в себя со дня ужасной аварии, в которой, к слову, пострадали многие. И Алекс в том числе.

Никто не погиб в этом месиве из машин - это было просто чудом, дарованным свыше. Больше всех пострадали машины, многие из которых не подлежали восстановлению. Мустанг Соколова был в этом списке.

Родители рассказали мне обо всём до того, как пустили в палату к Яну. Рассказали, что нас забрала скорая. Что, когда им сообщили, что их дети в больнице, и что произошла авария, они молились только о том, чтобы мы были живы.

И если в моем отношении прогнозы были благоприятными, то в отношении Яна врачи разводили руками и качали головами. Пятьдесят на пятьдесят – либо выберется, либо нет.

Николай Владимирович делал всё, что в его силах. Он отыскал и пригласил самых профессиональных докторов, которые оперировали Яна в ту же ночь. И только благодаря их совместным усилиям Соколов-младший всё еще дышал. А после нас двоих доставили сюда. В частную клинику, где Ян, очнувшись, начнет проходить реабилитацию.

О худшем исходе никто из нас не заикался даже мысленно.

Я держала Яна за руку и не отходила от него ни на минуту. Проводила у его кушетки всё своё время. И только мама, поначалу пытавшаяся уговорить меня не изводить себя, а потом смирившаяся с тем, что я и с места не сдвинусь, приносила покушать. И заставляла кушать при ней, потому что аппетита у меня не было.

Единственный раз, когда я покинула палату Яна – поехала с Инной проведать Алекса, у которого была сломана нога. Не критично, но недели две он не сможет нормально передвигаться. Фридман, как обычно старался быть позитивным, но глаза его оставались печальными.

О Яне он старался не спрашивать при мне. Хотя я слышала, как он поинтересовался об этом у Инны шепотом, пока я стояла у окна.

Больше палату Яна я не покидала. Разговаривала с ним. Плакала. Уговаривала прийти в себя. Держала за руку. Спала рядышком. Врачи, уже привыкшие к моему постоянному пребыванию в палате, поговорили с родителями и предложили поставить вторую кушетку, на которой я и спала.

Так прошла неделя.

Нужно было возвращаться к реальности. К учебе. Но стоило только маме заикнуться об этом, как я отрезала всё на корню. Мне было плевать на всё. Я не уйду отсюда, пока Ян не очнется. Либо мы вместе выйдем из этой палаты, либо…

После этого меня оставили в покое. Старались лишний раз не трогать. И, видимо, в тот день мама с отчимом впервые поняли, что мои чувства к Яну совсем не братско-сестринские.

Но даже на это мне было плевать. Ничто не могло сравниться с моим отчаянным желанием вновь увидеть темный омут глаз, услышать хриплый голос Соколова и его саркастические издевки. Я каждый день просила того, кто наблюдал за нами свыше, чтобы Ян очнулся.

Отчим также был частым посетителем палаты, несмотря на занятость, ведь никто не отменял его обязанности ректора. Жизнь продолжалась. Он подолгу сидел в палате и странно смотрел на нас с Яном. По его глазам было трудно прочитать, о чем он думал. Да и я не старалась, потому что всё мое внимание было направлено на Яна и на самостоятельное обучение.

Да, я готовилась к сессии, обучалась, веря в то, что Ян скоро очнется, и мне нужно будет наверстывать упущенное. Это только первые дни у меня был упаднический настрой и я ничего не хотела. Но потом поняла, что Ян бы мне этого не простил. Я должна была двигаться дальше несмотря ни на что. Это то, чего бы он хотел.

Так, в один из дней, я читала вслух, держа Соколова за руку. Обсуждала с ним некоторые математические теории, жалуясь, что не могу понять их и хочу, чтобы он мне объяснил. И настолько увлеклась, что даже не сразу поняла – его рука в моей ладони пошевелилась.

А когда поняла… Отбросила книгу в сторону и ощутила, как что-то сильно сдавило грудь. Сердце трепетало, как крылья колибри. Надежда, страх и радость затопили с головой.

– Ян? Ян? Ты меня слышишь? – Протараторила я, положив свободную ладонь на его щеку. И его пальцы снова дернулись в ответ.

Не передать словами, как я была счастлива. Тут же известила врачей, которые провели полный осмотр. Обследовали его, взяли кровь на анализы. И, как только результаты были готовы, их ободряющая улыбка вселила ещё большую надежду на то, что Ян скоро очнется. Но предупредили, что реабилитация будет длительной. Хотя всё будет зависеть от самого Яна. От его настроя и состояния.

Но это было уже второстепенным. Всё было второстепенным, ведь Ян – очнется!

***

– Когда мне разрешат встать с кровати? Это просто невыносимо. Я уже месяц лежу, как инвалид, - ворчал Ян, скрестив руки на груди и неохотно проглатывая кашу, которой я его кормила с ложечки. – Кошмар какой-то. Позор, - продолжал бурчать он. – Не дай бог кто-то увидит меня в таком состоянии.

– Да уж, твоему образу мачо придет фатальный конец, если в универе узнают, что тебя кормили с ложечки, - саркастично протянула я, улыбаясь. – Давай, за пааапу…

Ян зло вгрызся в протянутую ложку и, обхватив её губами, вырвал из моих рук.

– Я и сам прекрасно могу справиться с этой задачей, Ева, - невнятно произнес он, здоровой, не сломанной рукой вытаскивая ложку изо рта.

Правда, беда была в том, что рука была левая. И ему было ужасно неудобно есть. Похихикав над Соколовым, дождалась, пока его терпению придет конец, и он с протяжным стоном оставит любые попытки кушать самостоятельно.

– И вот стоило выпендриваться? – Беззлобно поинтересовалась я.

– Ты не представляешь, как это унизительно, - тихо прошептал парень, хмурясь и уставившись в окно, в которое светило тусклое октябрьское солнце.

– Так тебя никто, кроме меня и не видит.

– Перед тобой стыдно. Я – мужчина. Я должен быть сильным. Особенно перед тобой. В твоих глазах.

– Ты итак самый сильный мужчина в моих глазах, - я отложила кашу в сторону, понимая, что Ян сыт ею по горло. Но пока диета подразумевала только такую пищу.