Святая Русь - Князь Василько

– Аль обидела чем боярина?
– спросила Фетинья, пригласив девку в свою каморку.

Палашка рассмеялась:

– Да у него… у него морковка поникла. Я уж всяко его голублю, а он токмо мусолит. Отгрешил наш боярин.

– Ты о том никому ни слова, - предупредила Фетинья.
– Сама должна ведать: придет старость - наступит слабость. Всему своя пора. Ни кому!

– Упаси Бог, мамка!
– перекрестилась Палашка, но глаза ее лукаво улыбались.

Когда боярская дочь Дорофея наконец-то вышла замуж за Власа Якурина, то она забрала к себе и Палашку. Сутяга не возражал, однако сказал дочери:

– Ты за ней приглядывай. Девка, вишь ли, - боярин крякнул в седую бороду, - не без греха. Держи её в ежовых рукавицах.

– Пригляжу за ней, тятенька. У меня блудить не станет.

Но Дорофея особой строгостью не отличалась. Была она ленивой и спокойной, ко всему безучастной.

«Ну и невестушку Бог послал, - покачивал головой Глеб Якурин.
– И в кого токмо она уродилась? Родители-то - злыдни, чисто Змии Горынычи, а эта, как сонная муха, ей всё трын-трава».

На Палашку же купец сразу польстился: «грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи». Бедовая, так глазами и стреляет. Такую девку ни замок, ни запор не удержат. И седмицы не прошло, как Палашка оказалась на ложе Якурина. Полюбовница немало подивилась: это тебе не Сутяга, хоть и в больших годах, но любого молодца за пояс заткнет. Солощий на девок! Жена и Дорофея - в храм помолиться, а он - греховодничать. Ай, да Глеб Митофаныч, ай да жеребец! Знать, немало он девок перепортил. Как-то сам обмолвился:

– Погрешил же я, Палашка, ох, погрешил! У кого на уме молитва да пост, а у меня бабий хвост. А бабьему хвосту нет посту. Не так ли, Палашка - милашка?

– Вестимо, Глеб Митрофаныч, - залилась смехом полюбовница.
– Чего уж себя блюсти, коль бабий век такой короткий. Какова ни будь красна девка, а придет пора - выцветет.

– А те не стыдно?
– нарочито подковырнул купец.

– Не-а. Девичий стыд до порога: переступила и забыла.

И вновь звонко рассмеялась Палашка.

– Лихая же ты девка, - крутнул головой Якурин.
– А коль брюхо тебе наращу?

– То - Божья благодать, - нашлась Палашка.
– Коль ребеночка почую, за своего дворового меня выдашь. Чай, так все господа делают. Не пропаду!

Любо купцу с беспечной полюбовницей, да и вообще Глеб Митрофаныч после смерти боярина Сутяги повеселел. Гроза миновала, ушла его тайна в могилу. Правда, осталась еще Фетинья. Но она пока сидит тихо, никак поняла, что без боярина ей уже ничего не сотворить… Князю поведает? Но кто поверит этой старой ведьме? Да и не дойдет она до князя: надежный человек денно и нощно приглядывает за старухой, пусть только сунется… И всё же с Фетиньей не мешало бы разделаться. Вот тогда и вовсе наступит полный покой. Пора, давно пора отправить в мир иной каргу зловредную. Надо как следует покумекать - и отправить…

Палашка иногда появлялась в боярских хоромах с каким-нибудь поручением Дорофеи. И когда она в последний раз выходила уже из покоев, в сенях ее встретила Фетинья, коя тотчас ласково зашамкала беззубым ртом:

– И до чего ж ты стала пригожая, девонька. Знать, ладно тебе живется в купецком тереме.

– Ладно, мамка.

– Вот и, слава Богу, касатка. Зайди-ка ко мне, да поведай о своем житье - бытье. Уж потешь, старуху. Ведь ты одна со мной токмо и калякала. Ныне же и словом перемолвиться не с кем.

В каморке своей Фетинья первым делом расспросила о Дорофее, на что Палашка ответила:

– Живет - не тужит. Одно худо…

Сенная девка замялась, на румяных, припухлых губах ее застыла насмешливая улыбка.

– Ты уж договаривай, касатка. Аль недуг какой приключился?

– Какое там, - махнула рукой Палашка и брякнула.
– Отъелась, как свинья на барде. Кровь с молоком, чуть не лопнет.

– Вот и, слава Богу, - повторила Фетинья.
– Деньги и одёжа - тлен, а здоровье - всего дороже. Так чего худого-то?

– Мужа своего неделями не видит, вот чего. Тот всё на своем сокольем дворе пропадает.

– В кручине?

– Да по Дорофее не видно. Она, по всему, не шибко-то на мужью забаву и охочая.

Палашка, не удержавшись, прыснула.

– А ты, никак, охочая? Небось, опять растелешилась… Не отводи очи бедовые, не отводи. С приказчиком спуталась?

– Нужен мне!
– фыркнула Палашка.
– Получше нашла.

– Уж не самого ли Глеба Якурина?

– А что?
– игриво блеснула глазами Палашка и бесстыдно добавила.
– Он на любовь хоть куда.

«Вот оно!
– не подавая вида, обрадовалась старуха.
– Значит, так тому и быть».

Вслух же недоверчиво молвила:

– Да быть того не может. Купец-то, сказывают, великий богомолец. Кажинный день храм посещает.

– Посещал, а ныне супругу свою и Дорофею в храм выпроваживает, дабы помехи не было. Уж такой грехолюб!

– Ох, не верю тебе, касатка. Купец-то чуть ли не святой. Чу, богатые дары на храмы жалует. Ох, не верю.

– Да ты что, мамка? Аль когда я тебя проманывала?

– Не верю!
– отрезала Фетинья.
– На что угодно могу поспорить. Не тот Глеб Митрофаныч человек, дабы под старость прелюбодейством заняться. Не тот!

Палашка, сидевшая на лавке, откинулась к бревенчатой стене и удивленными глазами уставилась на Фетинью.

– Чудная ты, мамка. Нашла святого… Ну давай, давай поспорим. На что?

Фетинья вытянула из-за киота небольшой темно-зеленый ларец и, вздохнув, с грустью и теплотой в голосе, молвила:

– Чтил меня голубь мой, Борис Михайлыч, царствие ему небесное. Глянь, что подарил мне, когда я помоложе была.

Фетинья открыла крышку и поднесла ларец к Палашке. Та ахнула:

– Господи! Экое богатство!

Фетинья бережно вынула из сундучка золотые переливчатые сережки со светлыми камушками, серебряное запястье и серебряные колты¹¹⁷ сканого серебра.

У сенной девки аж глаза загорелись.

– Нравятся, касатка?

– Еще как, мамка! Такие токмо у боярышни можно увидеть. Лепые!

– Лепые, касатка. А вот, коль докажешь, - твой ларец будет. Мне ныне он без надобности, на погост скоро отнесут. А тебе токмо эку красу и носить… Так выспоришь ли, девонька?

– Еще как выспорю, мамка! Своими глазами узришь. Приходи ужо в пятницу. Боярышня и жена купецкая в сей день непременно в храм ходят. А купец на торговые дела ссылается, недосуг, мол. А сам до амбаров своих сбегает, с приказчиком малость потолкует - и вспять. На постелю меня тащит.

– Это в пятницу-то?
– перекрестившись, вытаращила увядшие, студенистые глаза Фетинья.
– В день распятия Христа?

– Вот и я о том ему сказывала. А купец: опосля-де грех замолю.. Дары щедрые внесу. Господь милостив.