Святослав (Железная заря)

Угрозы голода, беспорядки, справиться с которыми у Мариана попросту не доставало сил, и страх перед возможным штурмом вконец возмутили народ. Легче было самим свергнуть Иосифа и впустить Никифора в город, и чернь схватилась за дреколья и камни. Мариан с отрядом македонян пытался успокоить бунтующий народ. Дошло до рукопашной, в которой Мариану проломили голову. Промучившись сутки страшной болью, он умер.

Воспользовавшись смертью главного сторонника Вринги, поднял голову Василий Ноф, бывший паракимонен Константина Порфирогенита и враг Иосифа. Настал его час. Василий, вооружив свою челядь числом около трёх тысяч, возглавил бунтовщиков и бросился громить дома Вринги и его сторонников.

Город полыхал мятежом, били и грабили, в том числе и тех, кто никоим боком не принадлежал Иосифу. Пострадали даже дома некоторых синклитиков. Сам Вринга куда-то исчез, затерявшись среди бунтующего против него охлоса, и нашёлся в храме Софии, встретив там отца своего врага к изумлению обоих. Вельможам ничего не оставалось делать, как послать за Никифором. Приняв послов, Никифор снова напустил на себя ложную скромность отказываясь от власти, выторговывая себе поддержку перед По-лиевктом. Он её получил.

16 августа 963 года Никифор Фока торжественно въехал в Константинополь через Золотые ворота. В храме Святой Софии патриарх Полиевкт возложил ему на голову императорскую диадему. Патриарх, обещавший синклиту не напоминать Никифору о клятве, был сдержан и учтив с новым базилевсом. Нарыв прорвался, когда император объявил своё решение жениться на Феофано.

Все дела были улажены — Иосиф Вринга был отослан в Пафлагонию в Пифийский монастырь, всем соратникам, помогавшим ему, были розданы почётные чины. Для полного счастья оставалась одна преграда — Полиевкт. Когда-то после гибели своего сына Никифор дал обет не есть мяса и не спать с женщинами, который нередко нарушал. Теперь он вторично нарушал клятву, более того, он не мог жениться на Феофано, так как был крёстным отцом одного из её детей. Взбешённый патриарх на одной из торжественных служб прилюдно не пустил базилевса во внутренний алтарь. Никифор был в ярости. Назревал новый конфликт. Спас ситуацию протоирей Большого дворца Стилиан, взяв на себя смелость принести клятву перед синклитом, что никто из рода Фок не является крёстным отцом ни одного из детей Феофано.

Полиевкт в душе был благодарен Стилиану, хоть и наложил на него епитимью, перед этим строго отчитав за лжеклятву. Патриарх понимал, что борьба его с новым базилевсом только начинается.

Глава 26

Колот немного завидовал Блуду. Взял и ушёл, хоть и не своей волей, в поход по княжескому поручению. Ещё больше было завидно, когда в месяце сечене [47] дошли вести о бое, случившемся на ляшском пограничье. Правда то была или нет, теперь Блуд будет ходить и хвастать по всей веси.

47

Сечень — январь.

Рать вернулась в Киев в предвесеннюю пору, после Масленицы, как раз перед распутьем. Колот, захотевший встретить друга, опоздал к нему, родичи сказали, что он уже куда-то убёг. Блуд ввалился в избу к Колоту вечером, родители с братовой женой и детьми отправились в соседнюю весь гостить к родне, а оставшийся дома старший брат Отеня возился в стае, да сам Колот, сидя за столом, пил горячий сбитень. Шапка сидела на макушке, светлые волосы торчали в стороны. По всему было видно, что Блуд перехватил где-то хмельного. Повёл мутным взглядом, сплюнул на пол.

— Ну, здорово, что ли?

Друзья обнялись.

— Давай рассказывай, — нетерпеливо сказал Колот, одновременно напрягшись, ожидая, что Блуд прямо с порога начнёт восторженно пересказывать свои приключения. Но Блуд лишь отмахнулся и полез за стол.

— Чего сказывать-то? Прибыли мы, значит, туда. Слыхал про грады червеньские? Червень, Перемышль там? Княжата местные от разбойных ляхов у Святослава помощи попросили, вот нас и послали туда. Как раз под Перемышлем мы их и встретили. Нас вместе с местной дружиной чуть более трёхсот, да ляхов человек двести. По нашим видать, что воины, а те — сброд, сброд и есть. Воевода у нас добрый был, из русов, Мокроус именем, выстроил нас, я без доспеха, в стегаче одном, шелом лишь железный, да и тот в одном месте порван, даже меч казённый дали, при желании руками в рог скрутить можно, надежда лишь на топор за поясом.

Мы как в напуск пошли, так они и побежали от нас, а тех, кто у них в бронях был да сопротивлялся, передние вырубили под корень, а главного арканами скрутили. Я даже меч не опустил ни разу И пошли мы по их весям добром разживаться. Баб снасильничали немеряно! Я коня себе оторвал да холопа взял, а мелочи разной без счёта. С холопом подружился, Мирек звали, про дом ему, про родителей, братьев и сестёр рассказывал. Он сам вроде похожей молвью разговаривает, но быстро так, будто зерно сыплет и шипит стойно змею. Говорю: по дому поможешь, пока я по ратям ходить буду, а то я старший, а отец возмущается, что пашню поднять некому. Тот слушает, соглашается, даже рад будто. Душевный, думаю, холоп и жаль будто мне его стало. И тут князь их Мешко послов прислал к нам, просил не зорить землю, простите, мол, даёте мне того главного, я сам его накажу и полон верните, ибо земле не стоять без людей. В общем, замирились мы с ляхами, вернули полон, только добро не отдали — что с бою взято, то свято. А Мирек мой, когда сказали, что на волю отпустят, возрадовался, сволочь, говорит мне: шиш тебе теперь, русская морда, а не холоп! Обидно мне стало, что я по-хорошему к нему, а он — «шиш». Убил бы его, но нельзя теперь, лишь плетью перетянул. Коня я довёл до дому, хоть и чахнуть он начал чего-то, но ничего, оправится, а добро в Киев на торг повезу, кое-что для дома оставлю. Вот и весь поход наш.

Колот будто даже обрадовался, что у Блуда такой не совсем боевой поход получился, и на радостях вытащил братину мёда.

— Чего там в Царьграде снова случилось? А то я краем уха слышал, война у них там? — спросил Блуд, наливая себе мёд.

— Как Пеша Попов рассказывал, после того как Роман прошлой весной помер у них, стол занял какой-то воевода Нефир... нет, Нефивр, кажись. И как сел он н Царьграде?, так смуты у них и закончились.

В стае протяжно промычала корова. Блуд, будто вспомнив, сменил разговор,

— На меня родичи возмущались, кто, мол, пахать, сеять, боронить да убирать вместо тебя будет^?Семья большая, да мужиков мало: батя, я да Делян, но ещё мал он и помощи от него — чуть. Как с прибытком вернулся, малость успокоились, переживём как-нито, говорят, теперь и наймита взять можно. Тем паче весною похода не будет, а осенью помогут ещё и родовичи.

— Да уж, — согласился Колот. У него была своя печаль. Мать Услады, старшая в своей семье, так как не было мужа — болыпуха, через дочерь передала Лапе, чтобы не думал до похода сватов засылать. Честь выдать дочь за воина, но что было на уме у болыпухи, ведают одни боги, то ли за другого хочет выдать, то ли с прибытком ждёт будущего зятя. Колотовы родные, наоборот, были рады отправить сына с князем Святославом. У брата Отени уже два парня и девка, и все — жена, родители и сам Колот в тесной избе ютятся. Особенно тяжко зимой, когда скотину из холодной стаи домой забирать приходится. Под свою семью дом свой нужен. Колот оглядел тёмные брёвна жила, земляной пол у печи и сказал:

— Избу новую нать да клеть срубить, да стаю утеплить, да переходами соединить, э-эх!

— Висячими. Как у князей! — усмехнулся Блуд.

— А что? Пора в вятшие выбиваться. Заможем?

— Отстань. Штаны бы удержать, да на рати дуром не сгинуть.

Помолчали. Блуда начало клонить в сон.

— Слышь, друг сердечный, — спросил он, глядя кровяными глазами, — я лягу у тебя до завтра?

Блуд пробрался в угол, куда не доходил свет лучины, нащупал лавку и завалился на неё, подсунув под голову шапку.

Сошёл паводок, подсохла земля, наступила пора полевой страды. Веси стояли пустые, оставались старики, дети и жёнки — те, кто не мог ратовать в поле. Трудились все по-разному: Колотова семья деловито и немногословно, Усладины братья — споро и весело, у Блуда выходили вообще все, кто мог — сам Блуд, отец, мать, одиннадцатилетний Делян и старый дед Блуда. Работали не покладая рук, почти не отдыхая. Даже когда приносили обед, торопливо ели, спешили снять с морды работяги коня торбу с овсом, Блуд или отец брались за рукояти сохи — и снова тёмным комкастым следом тянулась борозда. К Блуду даже во время обеда нельзя было подойти и поговорить, поворачивая почерневшее от усталости лицо с запавшими глазами, он отвечал кратко: «да», «нет», а то и вообще «отстань», «уйди». И думалось: как на грядущий год Блудова семья потянет пашню? Занять кун на наймита — не отдать, а потом и в закупы попасть. Когда там Блуд вернётся, ведь за тридевять земель та Хазария. Надежда на родственников да односельчан.