Сын детей тропы

Он мягко приземлился на носки, перекатился на бок, но когда уже поднимался, что-то с силой ударило его в висок, опрокидывая. Он даже не успел понять, что произошло.

Глава 11. Помост

Вода плеснула в грудь, холодная, как лёд. Поднялась выше, заливая лицо, не позволяя дышать.

Шогол-Ву снова был там, у чёрных камней под чёрным холмом. Он бился, пытаясь вдохнуть, а волны накрывали. Коса Белой девы оплела тело, сковала ноги и руки, сдавила тисками.

Он дёрнулся, теряя надежду — и во мраке разгорелся тусклый свет. Ушла река, оставив его промокшим. Но руками, поднятыми над головой, пошевелить не удавалось.

Ноги нащупали каменное дно.

— Очнулся, выродок? Что, готов сознаться?

Кто-то подошёл — освещённая со спины неясная тень, размытая, без лица.

— Говори, где остальные!

От стен тянуло холодом и сыростью. От лампы — прогорклым жиром. Огонь резал глаза.

Шогол-Ву поморщился с трудом. Щёку стянуло коркой.

— Ну! Будешь говорить, или по-другому потолкуем?

Запятнанный промолчал.

Свистнув, короткая плеть ударила по коже спины. Он лишь стиснул зубы. Что он мог сейчас, растянутый между полом и балками, связанный, как опасный зверь?

— Ну как, нравится, а? У-у, тварь!..

Плеть хлестнула по плечам.

— Где они, твои дружки, а? Я ж так всю ночь могу, пока с тебя шкура не слезет! Ну! Где?

Страж замахнулся, грозя. Ощерился, не дождавшись ответа, и ударил всерьёз, на миг лишая дыхания.

Шогол-Ву отстранился — и ушёл на берег реки, тихой, спящей. Догорал у кромки холма свет алого фонаря Двуликого. Пахло сыростью и прелой листвой, речной туманной прохладой, тревожило сердце — и хотелось бежать, лететь по берегу, держа руку на спине ветра, спешить неясно куда, к чему-то, что никогда не может быть найдено.

Страж мог, зверея, хлестать его тело — он остался позади, за плотной водой реки, и не мог докричаться, не мог причинить боль всерьёз.

Где-то далеко, в дымном и тесном людском городе, провонявшем неволей, скрипнула дверь подвала. Тяжело двинулась, отсыревшая, впуская больше света. Один из Перстов, прозванный Чёрным Когтем, возник на пороге.

— Ты что творишь? — прорычал он, бросаясь вперёд и выхватывая плеть. — Я велел доложить, когда он очнётся!.. Ты ответишь за это, понял? Пошёл вон!

Дождавшись, пока страж уберётся, бормоча оправдания, черноволосый повернулся к пленнику. Оглядел. Поднял ведро, где ещё что-то оставалось, и окатил водой.

Унялся ветер. Река исчезла и больше не появлялась. Вернулась боль.

— Где двое, что были с тобой? — спросил черноволосый, прищурившись.

Шогол-Ву промолчал.

— Ты не понимаешь, так я поясню. Успел разглядеть Свартина? Как он тебе показался, а?

Не дождавшись ответа, он продолжил:

— Кто послал вас за камнем?

Наклонился близко. Глаза тёмные, холодные, как мокрый снег.

— Кто, говори? Кому они его понесли?

Шогол-Ву промолчал. Черноволосый хлестнул его по щеке — не больно, с плетью не сравнить, но с воинами так не поступали. Это было унизительно и обидно.

— Кто знал о камне? Кто вас послал?.. Я не поверю, что твой дружок брал его для себя. Это ведь Нат Ловкие Пальцы, да? Не доводилось встречаться, я его не признал. Да и говорили, отправился к ушам богов. Видно, и тут выкрутился.

Он хмыкнул, усмехнулся криво, чтобы не тревожить раненую щёку.

— Так кто его нанял?

Слова падали, как удары плети. Сквозь стиснутые зубы долетало дыхание, тяжёлое, свистящее.

— Ты не понимаешь, выродок. Дело плохо. Я не знал человека крепче Свартина, и ты видел, во что он превратился за пору снега. Это сделал камень, и в других руках такая вещь натворит бед. Кто ещё согласится торчать взаперти?..

Перст подождал. Отошёл, раздумывая. Вернулся.

— Врать не буду, тебе не жить. Разговоришься или нет, а только плясать тебе в петле, когда придёт Двуликий. Но если тебе хоть что-то дорого в этом мире, хоть кто-то...

— В петле? — разлепив губы, хрипло спросил запятнанный. — Перед всеми? Почему?

— Шутка ли, Свартин мёртв. Придётся тебе отвечать за это на помосте, чтобы люди видели. А то бы тут и сдох, чего представление устраивать.

Он прошёлся ещё, остановился.

— Слышал меня? Камень его погубил. Нельзя, чтобы такая вещь попала в дурные руки. Скажешь, куда понесли камень, кому?

— Свартин Большая Рука нарушил клятву, и боги покарали его. Вот и всё, что я тебе скажу.

Чёрный Коготь грозил. Упрашивал. Наконец, сам взялся за плеть, но Шогол-Ву не проронил больше ни слова. Он всё пытался уйти к реке, вызывал в памяти её голос, её глянцевитый блеск, плавное течение. И как ушёл человек, он не услышал.

За ним явились вшестером. Боялись, должно быть, чтобы не одолел и не сбежал. Кто-то ещё остался за дверью.

Освободили руки и тут же связали их впереди. Убрали путы с ног. Толкнули, приказывая идти.

Шогол-Ву не чуял ни рук, ни ног. Шагнул послушно, надеясь только не упасть. Вышел за порог — стражи в коридоре отпрянули, будто он что-то мог им сделать, такой, сейчас.

Путь недлинный, с десяток шагов, дальше каменные ступени. На ступенях пришла боль: кровь возвращалась в онемевшие ноги и руки. Спина горела, и этот жар проникал глубоко, туманил голову.

— Ещё идти может, — прозвучал голос, в котором злость мешалась с удивлением.

— Так выродок же бесчувственный, — ответили ему.

Толкнули в спину окованной рукоятью цепа.

— Они ж ни боли, ни жалости не знают. Я слышал, как вот бились мы, одного такого надвое перерубили, а он в противника зубами вцепился намертво, в горло прям. Вот так, значит, требуха болтается, любой другой помер бы давно, а этому хоть бы что!

— И чё?

— Чё, чё — загрыз.

— Трепло ты, Одде, быть того не может!

— Да чтоб у меня Трёхрукий удачу отнял! Что слышал, то и говорю. Он потом ещё двоим поджилки перегрыз и уж тогда издох.

— Да ладно!..

— Вот мелет!..

Но слышно было, отдалились. На шаг, может, два. На пятки уже никто не наступал.

— Так может, и этому стоило морду завязать? Ну, или зубы выбить. Вдруг искусает кого.

— Да Одде всё врёт. Кабы то правда была, уж Чёрный Коготь бы сказал.