Сын детей тропы

Она умолкла, навалившись на черенок всем телом.

Нептица сунулась ближе, пригляделась, клюнула блестящий край лопаты. Отойдя на шаг, принялась рыть землю, и комья полетели во все стороны.

— Почему они встают? Как ты знаешь, что эти не встанут?

— Не смогут, раз Свартин далеко. Как он умер, убил себя?

— Ему помогли уйти. Так на нём проклятие?

Дочь леса помолчала.

— Проклятие, — ответила она чуть погодя.

— И теперь, когда он отправился к ушам богов, проклятие исчезло? Зачем тебе его тело?

Дева помедлила и сказала негромко, с болью:

— Есть поступки, для искупления которых смерти мало. Может, тот, кто его убил, думал, что так всё остановит. Но люди не разбираются в этом, а прийти к нам никто не подумал. Будет только хуже, сын детей тропы.

Воткнув лопату в землю, она повела рукой и продолжила, будто говорила давно заученные слова:

— Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Спящие боги проснутся и разрушат мир.

— Спящие боги?

— Вы ничего не помните, дети тропы, как не помнят и люди. Поклоняетесь каменным идолам, но боги спят. Много жизней спят они в Шепчущем лесу. Вы зовёте его Запретным, но уже забыли, почему.

Она перевела дыхание.

— Боги спят. Они отдали этот мир нам, всем нам, и приказали хранить. Мы не сохранили, посеяли раздор, а раз нам не хватило мудрости, боги отнимут свой дар. Этого мира скоро не станет, сын детей тропы, если ничего не сделать.

— Если твоё племя знает, что делать, почему ты здесь одна?

Дочь леса закусила губы.

— Одни не верят, что боги проснутся, — с досадой сказала она. — Другим всё равно, пусть даже мира не станет, и их самих заодно. Третьи... те струсили. Есть и те, кто верит, что боги накажут по справедливости — но здесь ни для кого не осталось справедливости, мы все виновны!

— Я тоже не верю. Боги не могут спать.

— Ты ещё увидишь, — только и сказала дочь леса. — Ты увидишь! Только будет поздно.

Дальше трудились молча. Уложили тело, притащили второе, засыпали, утоптали. Шогол-Ву перекатил три камня, осторожно перенёс на лопате пласты земли с сухой травой, добавил мха. Догадаться, что место потревожено, можно было, только если приглядеться.

Вернулись к хижине. Дочь леса принесла воды от реки, попыталась смыть кровь. Шогол-Ву выкатил бочку, перевернул и сел снаружи.

Над головой раскинулся холм, затянутый лёгкой пеленой, но светлый. Шептала вода, и ветер ласково касался лица, мягко трепал перья нептицы и тёмные гривы рогачей, привязанных неподалёку. Щебетала птаха, невидимая отсюда. Ей принялась вторить другая.

Двуликий улыбался за тонким одеялом, Четырёхногий легко гнал воды, Пятикрылый утихомирил ветра. Трёхрукий брёл по земле, и разве не ему стоило воздать хвалу, что двое остались живы? Боги были здесь, а дочь леса ошибалась. Боги всегда были рядом.

Птицы умолкли.

— Тихо! — сказал Шогол-Ву.

Дочь леса бросила скрести доски, и стало слышно, как от рощи едет всадник. Он не спешил, придерживал рогача, и хворост еле слышно трещал под копытами.

Запятнанный встал, сжимая нож, и выглянул из-за угла.

Нептица поднялась, встряхнулась. Подошла, толкнула боком, прислушалась — и потрусила к роще.

Это возвращался человек. Он ехал не по пригорку, объезжал кругом, по самому краю. Нептица подбежала к нему, припала на лапы, закружилась, пугая рогача.

— А ну, пошла! — махнул рукой человек. — Но!..

Он разглядел запятнанного и бросил хмуриться. Подстегнув рогача, доскакал до хижины.

— А, друг мой Шогол-Ву, — начал он с улыбкой. — Я верил, что ты справишься с теми двумя. А где они?

— Ты бросил меня.

— Да ладно тебе! Я скатался до Взгорья, посмотрел, что там и как, и вернулся. Если ты ещё не узнал у этой, там Вольд со своими людьми. Вольд Кривой Оскал, брат Свартина, и похоже, последние новости ему доносить не спешат. Сидит там и не думает ехать в Заставу.

— Ты бросил меня.

Человек сполз с рогача и взялся привязывать его рядом с остальными. Как закончил, развернулся.

— Я тебе жизнь спас, из петли вытянул, у тётушки своей устроил, чтобы отлежался. И ты ещё, неблагодарный, меня обвиняешь? После всего?

Он упёр руки в бока.

— Я ведь просил тебя ехать со мной, но нет, ты решил остаться. Сам решил. Уж прости, не время было на колени вставать и упрашивать. Или я силой должен был тебя уводить?

— Ты мог остаться тоже.

— Ну, я верил в тебя. Да брось, всё обошлось, о чём спорить теперь? Я бы...

Тут человек примолк и обернулся. Лицо его вытянулось.

— Кто здесь ещё? — с подозрением спросил он. — Ты чего стоишь так спокойно?

— Мы, звери, она.

— Кто «мы»?

— Ты и я.

— А кто болтал за домом, что за мужики? Только что, голоса...

Он замолчал и прислушался. Шогол-Ву насторожился, но ничего не расслышал.

— Во, во! — вскинул ладонь человек. — Иди, глянь, кто это там!

— Тебе послышалось. Идём вместе, и увидишь сам, здесь никого.

Дочь леса вышла на порог, отряхнула мокрые покрасневшие руки.

— А ты слышала голоса? — обратился к ней человек. — Этого-то били на днях, я боюсь, слух ему отшибло, а ума и до того не было. Ну?

— Я слышала только вас.

— Тьфу, да быть не может!

Не выдержав, человек сорвался с места. Обошёл хижину торопливо и вернулся, задумчиво хмурясь.

— А вот эта тварь не может голоса передразнивать? — указал он на нептицу. — Вот правда, как будто два мужика... А ну, умолкните!

Он застыл, подняв брови, и, наконец, сказал:

— Я слова разобрал. Говорят о награде. Вы чего? Вы правда не слышите?..

Человек поглядел в лица спутников и прочёл на них ответ. Потёр виски, тряхнул головой.

— Ох, Трёхрукий, неужто ты решил отнять у меня разум? Клянусь, последнее дело, а дальше спокойная жизнь, никаких погонь! Честным стану!..

— Ты просто хотел уйти от ответа, — сказал Шогол-Ву.

— Ты думаешь, я брешу, рожа пятнистая? Да я не обязан оправдываться перед таким, как ты, ясно? Уехал и уехал!