Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

— Нет, новый, — опередил Ромашкина Типчак. — Только там строились без разрешения архитектурного управления. Самовольные. И бы себе такой домишко не стал строить. Вот выйдет за меня замуж, Настенька — ух, отгрохаю!

Актиния посмотрела на часы, юркнула на кухню, вернулась, шепнула Насте:

— Бери корзину, пора на станцию. Сейчас скорый придёт.

Перед тем как расстаться, Костя и Люси Мила сидели на табуретках друг против друга. На Костиных коленях лежал его старый студенческий портфель. В портфеле были полотенце, зубная щётка, бритва, удостоверение и счастливый лотерейный билет.

8. Кое-что о толкачах

Справа — Эльбрус, слева — Казбек

Пассажиры — новаторы и консерваторы

«Васька, жми до отвала!»

Каждый день великое множество людей отправляется в дорогу.

Едут поездами, летят самолётами, плывут пароходами. Мчатся по шоссейкам, грейдерам и бетонкам в пыльных туристских автобусах.

Едут новосёлы, отпускники, командированные, едут бывалые толкачи.

О толкачах написано много обидного. Вот и Костя Ромашкин стал толкачом. Как видите, не по своей воле, не потому, что им овладела неуёмная жажда странствий.

В жизни толкачей завидного мало. Их не любят. Их не уважают. Надменные швейцары гостиниц и отелей но пускают их через парадный вход, торопливо запирая при виде толкачей сверкающие стеклянные двери. А официантки ресторанов подают им шницель позже, чем другим, в последнюю очередь.

Два рубля шестьдесят копеек суточных, булыжножесткий портфель под головой, холодный шницель и ежедневные скандалы с поставщиками. Вот и весь удел толкача. И он бы не появился на свет, не стал бы носителем этой презрительной клички, он вёл бы вполне оседлый образ жизни, а по вечерам ласкал жену и детей, если бы планирующие организации точно и реально планировали, а снабжающие — в сроки, без проволочек снабжали.

Но вернёмся к размышлениям о дороге.

Раньше, в старые времена, в путешествие отправлялись на буланых, вороных, каурых, чагравых и прочих саврасых. Символом скорости была птица-тройка. Да, птицей летела тройка и всё же больших расстояний быстро поглотить не могла.

Нынешний век другой. И иные птицы владеют нашими умами.

… Я приезжаю в аэропорт. Меня окружают заботой расторопные носильщики и милые девушки — дежурные по залу.

Перед глазами мелькают предупредительные таблички: «Пользуйтесь услугами носильщиков бесплатно!», «С вопросами обращайтесь в телевизионное справочное бюро!»

И я пользуюсь. И я обращаюсь. На телеэкране возникают девушки, красота которых порою далеко превосходит сказочных принцесс, и отвечают, что вылет ни в коем случае не задерживается.

Багаж обработан. Я зарегистрирован. Я уже расправил крылья.

А лететь — одно удовольствие. Ну, например, рейс в Тбилиси.

Только сел в самолет «Ту-104», пососал конфетку, выпил стакан лимонада, почитал газету, и уже стюардесса объявляет:

— Справа вы видите Эльбрус.

Потом:

— Слева вы видите Казбек.

А дальше в салоне зажигается табло: «Не курить!» Это значит — самолёт идёт на посадку. И через считанные минуты он касается колёсами раскалённых плит тбилисского аэродрома.

Аэрофлот с каждым годом приобретает всё большее количество ревностных ценителей его услуг. Это пассажиры-новаторы.

Существуют, однако, пассажиры-консерваторы. Они цепко держатся за купированный железнодорожный вагон. И не потому, что страшатся лететь на самолёте. Нет. Это люди степенные, неторопливые, исповедующие проверенный принцип «тише едешь — дальше будешь». Они отличаются от суетливых, всегда спешащих авиапассажиров более крепкими нервами и более закалённым здоровьем. Их не сломит застойная духота нагретого жарким солнцем цельнометаллического вагона. Они спокойно спят, лёжа на жёсткой полке. Они могут спать сидя и даже стоя, прислонившись к стенке.

Но главное их достоинство в том, что это люди очень любопытные, и в споре с поклонниками Аэрофлота они всегда выставляют неотразимый довод:

— Что с самолёта разглядеть можно? Только облака. А мы любим посмотреть, где едем, природой полюбоваться.

Этот довод действительно нельзя не принять в расчёт.

Железнодорожный пассажир, если только он не спит, обязательно стоит у окна, и глаза его жадно рассматривают всё: ползущий по полю трактор, курящиеся терриконы, мелькающие в окнах скромные полустанки «и на холме средь жёлтой нивы чету белеющих берёз»

Я не принадлежу к числу тех, кто считает себя приверженцем МПС, но не могу забыть, как ехал прошлой весной из Москвы в Симферополь. Буйно цвела сирень по краям железнодорожного полотна, всю дорогу поезд мчался сиреневым коридором. А когда он останавливался на маленьких станциях, мы слушали, как пели жаворонки

Нет, можно понять лирическую, созерцательную натуру железнодорожного пассажира, пассажира-консерватора.

Много дорог есть на свете. Одной из них едет Костя Ромашкин. Сейчас ночь. Он сидит на скамейке в общем вагоне, положив на колени портфель, и дремлет. Пассажир как пассажир. Дорога как дорога.

А я хочу рассказать вам о дороге, о какой вы не знаете. И она меня очень волнует, она не может не волновать, не натолкнуть на размышления, порою очень грустные.

Протяжённость этой дороги небольшая. Дорога начинается там, где самосвалы — «МАЗы» Однотрубненского рудника — становятся под экскаватор, чтобы взять в свой кузов землю, и оканчивается там, где эту землю сбрасывают, — в отвале. Официально дорога называется «Карьер — отвал», неофициально шофёры именуют её «Васька, жми до отвала!»

Вот как описала её Сусанна Сударченко: «По неоглядной степи ровной широкой лентой пролегла дорога. По ней от карьера до отвала с утра до ночи, обгоняя друг друга, с грохотом и рёвом, с парующими радиаторами мчатся тяжёлые «МАЗы». Шофёры соревнуются за право сверхплановой ездки. Тот, кто сделал лишнюю ездку, получает красный вымпел. За следующую — второй. Здесь новая жизнь, здесь новые скорости. Люди берут у техники больше, чем она может дать. Дорога… Её просто невозможно перейти. Если вы на горизонте заметили самосвал — стойте! Через мгновение он метеором пролетит мимо вас. Это дорога без орудовцев, без регулировщиков. Регулирует здесь всё только одно — трудовое вдохновение!»

Да, действительно, самосвалы обгоняют друг друга — и перейти дорогу почти невозможно. Они и впрямь проносятся с грохотом и рёвом. И радиаторы паруют. Таких автомобильных гонок до этого никто не лицезрел. Только чем тут восторгаться?

В стороне от большой шумной дороги, где проходят гонки на красный вымпел, за леском — чтобы подальше от посторонних, случайных глаз — стоят двести разбитых, загнанных на ухабах «МАЗов»: отъездились, отвоевались, отсоревновались.

Росомахин назвал это место «складом временной консервации». На самом деле это кладбище. Здесь и тишина стоит, как на сельском погосте. Только шмели жужжат.