Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

«Ферзухин, ты гений! — подумал Ромашкин. — Отказаться от коньяка — это для тебя высший подвиг!»

— А что на закуску возьмём? — спросил Чаевых. — Салатик? Паштетик? Заливное? Из горячего — рыбу или цыплёночка?

— Что-нибудь полегче, — ответил Ферзухин. — В последнее время ответственные работники ввели для себя суровые ограничения. Творог, рыбное, растительное…

Чаевых, извинившись, удалился. Ферзухин вытер платком нот со лба, сказал Ромашкину:

— Ну и в историю ты меня втравил, чёрт возьми! Аж устал! Кажется, мне надо отсюда смываться. Потом позора не оберёшься.

— Какого позора? Ты никому ничего не врал. Ты не выдавал себя за иранского шаха, но преследовал личных целей. Ты, фон Ферзухин унд Шпацирен, на этот раз морально абсолютно чист.

— А если меня завтра позовёт Росомахин?

— Во-первых, Росомахин завтра не позовёт, потому что он на три дня уехал. Во-вторых, если будет необходимость, покажешь своё командировочное удостоверение. Приехал, мол, изучать вопросы перспективного снабжения. А то, что тебя за другого приняли, не твоя вина.

Вместе с Чаевых в комнату въехала «тачанка» с бутылками и закусками. Выпили портвейна, закусили салатом и заливным судаком.

— Как вы с Росомахиным живёте? — вдруг спросил Ферзухин. — В мире? Или немножко кусаетесь? Слыхал я, что с бытом на стройке не всё ладно. Говорят, что вы честный работник, но Росомахин на вас давит.

— Давит, давит! — удручённо подтвердил Чаевых.

— А было ли… — продолжил приезжий.

Не дослушав, о чём пойдёт речь, Чаевых с пылкой готовностью согласился:

— Было! Было!

— Подождите, я же ещё не спросил, что было… Ах, чёрт, запамятовал мысль… Да, значит, так: как бы ни давил на вас Росомахин, за быт отвечаете вы. Идут разговоры, что ваша линия расходится с линией партии…

На Ферзухина смотрели два мутных дрожащих шарика.

— Будем принципиальными! У вас нет партийных взысканий?

— Выговоров не было. Я ведь всегда стараюсь! — чистосердечно признался Чаевых. — Но, должен вам сказать, что с Росомахиным работать невозможно.

— Вы о себе говорите, а не о Росомахине. Объясните, — Ферзухин посмотрел в шпаргалку, написанную Ромашкиным, — объясните, почему на стройке такая текучесть кадров? Сотни людей приезжают, сотни людей уезжают…

Записав что-то в тетрадочку, Чаевых ответил:

— Не устроены, стало быть. В силу слабости. С жильём туго, с яслями, с детскими садами. Вы в моё положение войдите! Построили детский сад, а Росомахин вселил в него Дом техники, фотовыставку… Что я могу поделать?

Вино было выбрано правильно — портвейн. Чаевых пил всегда только водку. От непривычного портвейна он ошалел, стал очень разговорчивым.

Ферзухин задавал вопросы. Чаевых отвечал, спасал себя и стараясь утопить своего любимого шефа.

И чем дальше шёл разговор, тем глубже вживался в образ Топорик, тем некрепкое становился Чаевых в своих признаниях.

Рассуждая о делах стройки, он зашёл так далеко, что убеждённо заявил:

Росомахина надо снимать. Зазнался он и зарвался. От масс отошёл… И наша комиссия к этому выводу, конечно, придёт.

— Какая комиссия? — удивлённо спросил Ферзухин,

— Не темните, я воробей стреляный, — ответил Чаевых.

Ферзухин пошёл навстречу.

— Ладно. Темнить не буду.

Беседа была прервана только однажды: секретарь Чаевых принесла ромашкинскую кинокамеру.

Костя не замедлил воспользоваться ею.

— Можно вас снять на память, как гостя? — спросил он Ферзухина.

— Пожалуйста, ничего секретного в моём приезде нет.

В кадр вместо с Ферзухиным попал, конечно, и Чаевых.

— Что вы завтра будете делать, товарищ Ферзухин? — осторожно полюбопытствовал Чаевых.

— Отдохнуть предполагаю. А может быть, и посмотрю что-нибудь.

— Карьеры? Обогатительную фабрику?

— Нет, — ответил Ферзухин. — По общежитиям пойти думаю. Как народ живёт, посмотреть.

— В таком случае я к вашим услугам. Могу сопровождать, угодливо предложил Чаевых.

— Сопровождающих мне по надо, отрезал Ферзухин. — А ты работай. — Он перешёл с Чаевых на «ты». — У тебя дола. Если гид мне понадобится, то вот он — Ромашкин.

Чаевых откланялся и вышел. По через несколько минут вернулся.

— Извините, тетрадочку забыл. А может, мне всё-таки прийти утром? Если по общежитиям, объяснения могу дать.

Ферзухин уже снял пиджак, шагал из угла в угол в рубашке, шлёпая себя по груди резинками подтяжек.

— Ладно, приходи. Да, вот что: пусть-ка официант принесёт мне счёт за ужин.

— Какой счёт? — удивился Чаевых.

— Обыкновенный. Кассовый.

— Так вам платить не надо… Дирекция, так сказать…

— Финансовую дисциплину нарушать не следует, — назидательно произнёс Ферзухин. — Между прочим, на одну стройку приезжало важное лицо. Оно выпило бутылку кефира и съело яичницу, а списали на приём три тысячи рублей… Ха-ха! Погуляли. Нет, Чаевых, эту практику пора прекращать.

— Так я же не из государственных… Из своих, — пытался вывернуться Чаевых. — Вы — гость. Я вас, так сказать, принимаю…

— А это уже будет взятка, — отрезал Ферзухин. — Пусть принесут счёт.

… Утром Чаевых дежурил у ферзухинских дверей.

— Как спали? Матрац не кололся?

— Отлично спал.

— Комната понравилась?

— Ничего.

— Может, мы, конечно, тут кое-что недоделали…

— Тетрадочка при тебе? Вот и отлично! Пойдём по общежитиям. Будешь записывать, что надо сделать.

Вместе с Чаевых Ферзухин посетил несколько общежитий. Коменданты были предупреждены, и каждый встречал инспектирующих на крылечке. Чаевых пропускал Ферзухина вперёд, и посланец УКСУСа принимал рапорты. Став по стойке «смирно», коменданты докладывали:

— Общежитие номер пять. Люди находятся на работе. Происшествий не случилось. Стенгазеты выпускаем регулярно. Политбеседы проводим по пятницам.

Высоко задрав длинный нос, Ферзухин шагал по комнатам и коридорам, давал Чаевых указания: