Сжигая мосты

— Малышка, всё уже не будет как раньше. Я понимаю, что ты хочешь, чтобы мы жили все вместе и любили друг друга, я бы и сама этого хотела, но так случилось, что мама с папой не могут больше жить вместе. Это совсем не означает, что мы не любим тебя, ты самое дорогое, что есть в нашей жизни.

Я попыталась обнять рыдающую дочь, но она вырвалась из моих рук и бросилась наверх в свою комнату, оставив меня с тяжёлым сердцем. Я какое-то время просидела внизу, ожидая, когда Ренесми немного успокоиться, затем прошла на кухню, выпила стакан воды, взяла себя в руки и поднялась к ней.

Дочь лежала на кровати и громко всхлипывала, моё же сердце разрывалось от жалости к ней. Я осторожно легла рядом и обняла её. Ренесми посмотрела на меня заплаканными глазами, но не оттолкнула.

— Котёнок, я очень сильно люблю тебя и мне жаль, что так вышло.

— Это папа во всём виноват! Из-за его йаботы ты не хочешь с ним жить!

Мой внутренний голос буквально кричал, что во всём и правда виноват Эдвард, виноват, что нашёл другую женщину, виноват, что разрушил наш брак, виноват, что Ренесми сейчас страдает. Но вслух я не могла такое сказать, это окончательно разбило бы сердце моему ребёнку.

— Детка, никто не виноват в том, что случилось, — тихо проговорила я, гладя её по спине. – Просто наступил такой момент, когда мама с папой разлюбили друг друга.

Ренесми посмотрела на меня недоверчивым взглядом. Она уже не рыдала так сильно, а только всхлипывала. Я поняла, что основная буря позади, и испытала некоторое облегчение. Главный и самый сложный разговор состоялся, теперь я ничего не скрывала от дочери и она знала всю правду, почти всю. Теперь ей нужно только время, чтобы свыкнуться с новыми обстоятельствами, привыкнуть к новым условиям. Я знала, что она переживёт это легче, чем я. Дети всегда быстро забывают боль, они умеют радоваться жизни и находить в ней счастливые моменты, даже если таковые спрятаны под полупрозрачным покрывалом из неприятностей.

Лежа рядом с дочерью, обнимая её и вслушиваясь в её тихие всхлипывания, я думала о том, где найти в себе силы, чтобы пережить весь этот кошмар. Я понимала, что самое неприятное ещё впереди. Мне предстоял развод и всё вытекающие из него последствия: алименты, шушуканье за спиной, вынужденные встречи с Калленом, которого я сейчас ненавидела всей душой из-за его поступка. Он поступил как последний подонок, изменив мне, но всё же это можно было как-то понять, а вот его отношение к дочери, трусость и нежелание признаваться ей и взваливание этой обязанности на мои плечи я понять не могла и ненавидела его за это.

Вскоре Ренесми забылась спокойным сном и её дыхание стало равномерным и тихим. Я вслушивалась в эти звуки и всматривалась в спящее лицо своего ребёнка, ощущая неизмеримую любовь к ней. Она — моё счастье, моя радость, моё настоящее и будущее. Никакая любовь ни к одному мужчине не может сравниться с любовью матери к собственному дитя. Эта любовь безгранична, она вечна и никакие поступки не способны убить её или преуменьшить. Она не живёт три года, как описано в этой дурацкой книге, она живёт столько, сколько живём мы сами. Раньше я не понимала значения выражения «любить до слёз», пока у меня не родилась дочь. Когда я смотрю на неё, вижу её улыбку, её любящий взгляд, направленный на меня, меня переполняют чувства бесконечной нежности. Их настолько много, что все они просто не могут поместиться в моём хрупком теле и иногда вырываются наружу с редкими слезами счастья. Я знала, что именно эта любовь поможет мне справиться с болью, придаст мне сил. С такими мыслями я не заметила, как погрузилась в сон в объятьях самого дорогого мне человечка.

***

На следующий день Ренесми всё ещё злилась на меня за то, что мы теперь не будем жить с папой, но я знала, что самое страшное уже позади и скоро всё образуется. Я сама почти успокоилась и старалась выглядеть весёлой, чтобы не усугублять ситуацию и не портить и без того плохое настроение Ренесми, которую всё раздражало, даже новый телефон, подаренный Эдвардом.

Однако, когда вечером раздалась громкая трель моего мобильника и я увидела на дисплее «Каллен», всё моё мнимое спокойствие и благодушие тут же улетучилось. Не успела я ещё поднести трубку к уху, как из неё уже раздавались гневные реплики:

— Что, чёрт подери, ты наговорила дочери про меня?

Я опешила от такого заявления, когда Ренесми успела ему всё рассказать?

— Я сказала ей только то, что мы больше не любим друг друга и будем жить раздельно, я была вынуждена, — процедила я, ощущая растущую волну ярости на него. Куда пропала его вежливость - ни тебе “привет” ни “здрасте”.

— Тогда почему она не хочет разговаривать со мной по телефону, обвиняет в том, что я больше её не люблю и называет предателем?

— Я не знаю, — искренне удивилась я. – Но раз уж на то пошло, я предупреждала тебя и просила всё ей рассказать. У тебя был шанс и не один! Ты сам виноват, что так получилось!

— Когда ты успела превратиться в такую стерву? Ты специально настраиваешь дочь против меня! – рычал Эдвард.

— Перестань вести себя как последняя скотина, Каллен! – взорвалась я, не в силах больше сдерживать ненависть к нему. – Я не настолько глупа, чтобы причинять боль своей дочери, рассказывая о твоих мерзких похождениях! Ты свалил всю ответственность на меня и ещё смеешь меня в чём-то обвинять!

— Я всё понял! Ты хочешь, чтобы она возненавидела меня? Так ты хочешь наказать меня?! – Эдвард не слушал меня или не хотел слышать. Это необоснованная клевета стала последней каплей, во мне вдруг что-то щёлкнуло, что-то резко оборвалось и я уже более спокойно произнесла:

— Ты настоящая дрянь, Эдвард Каллен, — это было не обвинение, а простая констатация очевидного факта. — Не нужно судить людей по себе. А знаешь что, можешь мне не верить и думать всё, что хочешь. Я не собираюсь оправдываться, зачем мне это. Я только что поняла, что мне всё равно, что ты думаешь, мне плевать. Не звони сюда больше!

Я бросила трубку. Мне на самом деле было плевать. Я вдруг ясно осознала, что мне действительно всё равно. Эдвард настолько мерзко вёл себя, был настолько жалок и отвратителен в своих поступках и словах, что я даже злиться на него больше не хотела и не могла, у меня не было сил, я была слишком истощена морально. Я ощущала пустоту и безразличие. Безразличие к этому человеку, которого я когда-то любила. Он в одно мгновение словно перестал иметь для меня хоть какое-то значение. Я попыталась вспомнить его лицо, но не смогла, оно было каким-то расплывчатым, нечётким. Я всё ещё ощущала ноющую боль в сердце, но теперь виновник этой боли был каким-то абстрактным, будто это был не мой муж, а какой-то призрак прошлого. Невероятно, но я ощутила облегчение, все чувства к Эдварду, которые я когда-то испытывала, а последнее время маскировала злостью и ненавистью, будто бы просто испарились, освобождая мою душу и мой разум. Теперь я по-настоящему поверила, что свободна от зависимости под названием «Эдвард Каллен», что смогу начать жизнь с чистого листа и внутренне улыбнулась.

***

Спустя несколько дней мне позвонил юрист Эдварда мистер Баннер и сообщил, что все бумаги готовы, осталось только приехать в пятницу в Сиэтл и поставить подпись. По этому поводу меня разъедали противоречивые чувства: с одной стороны мне было всё ещё больно осознавать, что жирной точкой моего брака, в котором мы прожили более пяти лет, станет развод, но с другой стороны я ощущала даже некоторую легкость, искренне веря, что это может стать первым шагом к новой жизни и никакие формальности больше не будут меня связывать с Эдвардом Калленом.

Ренесми уже почти пришла в норму и перестала злиться на меня и на Эдварда. Она снова ждала его приезда, но он сообщил, что не сможет навестить её в субботу из-за работы, и дочь сильно расстроилась. Когда же я уже хотела просить Чарли присмотреть за ней в пятницу, чтобы уехать в Сиэтл, Ренесми сказала, что папа договорился с бабушкой Эсми и дедушкой Карлайлом и что они заберут её к себе на весь день. Надо признать, я была им благодарна, да и Ренесми обрадовалась перспективе побыть в большом доме Калленов.